Книга Мирелла - Флор Веско

Мирелла всё играла. Зрачки ее потемнели. Ноты ускорили свой бег. А с ними – и водоносовы ляжки. Бедвика била дрожь, он весь взмок. Грудь вздымалась, тщетно ища воздуху. Тело его, хворое, недужное, столь тяжко страдало от невольной пляски, что водоноса вырвало прямо на себя.

Мирелла глядела на него. Она видела, что может загнать его так до смерти. И ее передернуло от гадливости. Она кончила играть, выдув мощную ноту, вроде той, которой уложила она Гастена, чтобы взять его платье. Бедвик рухнул наземь без чувств. Вновь воцарилась тишина. Мирелла навалилась на прутья и плеснула воды на лоб.

Спустя недолгое время она заслышала мелкие шаги Пана. Мальчик подошел к решетке и улыбнулся. Она улыбнулась в ответ. Пан подступил к лежащему Бедвику. Осторожно, дабы не задеть его почерневшей кожи, он поднял ключи от острога. И выпустил Миреллу.

Юница взяла мальчика за руку. Уже направляясь к выходу, она взглянула напоследок на Бедвика, думая, должно ли его прикончить? Плоть водоноса содрогалась от волн жестокой лихорадки. Начали вылезать бубоны. Скоро он отойдет и без ее посредства. Она бросила чумного и вышла из острога.

Мирелла заморгала от слепящего солнца. И засмеялась, радуясь, что выбралась из мрачной и сырой темницы.

Но смех застыл у нее в горле.

На главной площади выстроилась рядами вся городская стража. Бургомистр осмелился вернуться в спальню после рокового нападения крыс-цыплят. Он увидел, что замки взломаны, а главное – что пропал его ларец. От сего злодейства смелость воротилась к нему вместе с гневом. Из темницы доносились злокозненные звуки флейты: издалека наигрыш было едва слышно. Зажав уши, бургомистр тут же забил в набат, сзывая на подмогу остатки гамельнской стражи. Стражники сгрудились перед острогом, поджидая Миреллу. Шут с ней, с казнью: бургомистр предпочитал прикончить ведьму поскорее.

– Вперед! – крикнул он из окна своим воинам. – Убейте ее!

Мирелла сжала флейту. В церкви ей удалось зачаровать всех чумных. Но те были ослаблены недугом. И наигрыш так сильно отдавался у них в груди благодаря эху сводов. Да и само чаровство, каким заворожила Мирелла их уши, было легким: захоти они крепко, они бы перестали плясать. А сии воины сильны и при оружии. На лицах их читалась решимость. Они не дадут себя обуздать. Перед строем из стольких мужей она чувствовала себя бессильной.

Мирелла заслонила собою Пана. Стражники обнажили мечи и ринулись на нее.

Вдруг из бокового проулка донесся воинственный клич. Какие-то вооруженные вилами, дубинами и черенками от метел люди вбежали на площадь, встав между ней и стражей.

Тела нежданно явившихся были сплошь в обмотках. Было их человек двадцать. И на двадцать голов и двадцать пар рук приходилось лишь сто двадцать пять пальцев.

Прокаженные, и мужчины, и женщины, примчались Мирелле на подмогу. Один схватил ее за плечи и увлек в укрытие, вместе с Паном. Остальные же выстроились против стражи, готовые к бою.

– Отпустите водоноску с миром, – крикнул вожак прокаженных, – и мы вас не тронем. Разойдемся, каждый в свою сторону, без единого удара.

Воинов разобрал хохот.

Они разбились на два пехотных взвода по пятнадцать человек, став четырехугольником. Прокаженных, как сказано, было двадцать.

На воинах были шеломы, защищавшие голову, нагрудники, способные отразить клинок, а ноги укрыты были набедренниками. Они гордо потрясали мечами. У прокаженных против них было лишь то, что они раздобыли дорогой в опустевших домах: старые кухонные ножи, палки, мотыги да лопаты, которые сжимали они в изглоданных гангреною руках.

Начальник стражи выкрикнул приказ. Солдаты приготовились к атаке: подались грудью вперед, прочно уперев ноги в землю, вскинули перед собой напряженные руки. Прокаженные стояли, качаясь на источенных недугом ногах или держась друг за дружку для надежности.

Исход битвы не вызывал сомнений.

Но вдруг прокаженные хором запели свою песнь. То была переделка сочиненного Миреллой напева. К нему добавились еще куплеты, дабы песнь эта стала боевой.

Боевая песнь прокаженных

Мы Мы – прочь Мы – жженые Мы – прокаженные Мы – прочные мужи.

Мы Мы – низ Мы – изгнаны Мы – извергов Мы – низвергать идем.

Мы Мы – хилые Мы – хитрые Мы – храбрые бойцы.

Мы Мы – вонь Мы – боль Мы – вольные Мы – воины!

Прокаженные подтянулись, и казалось, теперь их увечные тела крепче стоят на ногах.

Однако, даже кончив песнь, они не двинулись с места. Начальник стражи дивился. Чего они ждут?

Вдруг один прокаженный поднял голову, втянул воздух и подал товарищам знак.

Наконец-то подул ветерок.

Прокаженным он был в спину. Дунул порыв посильнее. Недужные подняли руки, закрутили полами платьев, стали срывать обмотки, выставляя белесую, облупленную плоть и сочащиеся раны. Они дули, плевали, брызгали слюной. Столь усердно подставляли они себя ветру, что стражники словно узрели миазмы проказы, тучей летящие на них с его порывом. Они выучились шагать навстречу стали, не страшась ран ни от клинка, ни от копья, ни от алебарды. Сии удары они умели отражать, а раны – врачевать. Но как биться с ветром, полным миазмов, которые норовят ввернуться вам в поры и заразить?

Воины в первом ряду укрыли ладонями рты – сию часть лица шелом не защищал вовсе. Один закашлял. И тут воцарилась сумятица, переполох и кавардак. В толкотне и беспорядке стражники ринулись отступать в проулок.

Там их и поджидал весь лепрозорий.

Прокаженных было больше полусотни: мужчины, женщины, стар и млад, – пришли все. Пользуясь неожиданностью, они ринулись на стражу.

Тактика была проста: самые недужные, у кого болезнь сожрала члены и в лохмотья истрепала кожу, прыгали на врага и терлись о него. Воин после столь опасного прикосновения был уже ни жив ни мертв от страха. Тогда из-за его спины выныривал второй прокаженный и приканчивал, лупя что есть мочи.

Два войска сошлись в суровом бою.

Стражники сражались, как черти. Им удалось попортить кому-то из прокаженных шкуру жалами клинков, кому-то – раздробить хилые члены. Но прокаженные, казалось, не знали удержу. Они подбивали стражникам глаза, мозжили челюсти, охаживали палками по заду. Вскоре городское войско бежало с позором.

Прокаженные испустили победный клич. Они подошли к Мирелле, которая всё никак не могла прийти в себя и была несказанно удивлена тем, кто и как ее спас.