Книга Жизнь двенадцати царей. Быт и нравы высочайшего двора - Иван Брыкин

От Толстого во всём исходит зло; теперь он снова блистает в Москве, и я бы советовал вам не заводить с ним близкое знакомство. Достаточно сказать, что Пушкина с Натали Гончаровой познакомил именно он, и он же отвёз матери Гончаровой письмо от Пушкина, в котором тот объявил о своём намерении жениться на Натали.

Судьба будто предостерегала Пушкина от этой женитьбы: когда все приготовления были закончены, он застрял в своём имении из-за холерного карантина. А во время венчания в Москве были дурные знаки: вначале Пушкин задел за аналой, с которого упали крест и Евангелие, потом при обмене кольцами одно из них тоже упало, и вдобавок погасла свеча.

Что общего у Пушкина с этой барышней, которая только что красива, но более ничем не примечательна? Они даже по росту не подходят друг другу: Пушкин едва достает ей до плеча, он говорит, что ему быть подле неё «унизительно». Между тем, он постоянно должен вывозить её в свет и ко двору, где сам государь Николай Павлович неравнодушен к ней. Специально для того, чтобы Пушкин не вздумал держать жену дома или уехать с ней в деревню, Николай Павлович дал ему звание камер-юнкера, которое обычно дают мальчишкам, а Пушкину уже далеко за тридцать!

Да если бы один государь: мне пишут из Петербурга, что вокруг Натальи Пушкиной постоянно увиваются столичные ловеласы, а она их привечает, не видя ничего зазорного в том, что французы называют «flirt». Но так недалеко дойти и до другого французского словечка – «l’adultère». Право же, от флирта до адюльтера – небольшая дистанция, которую легко преодолеть. Пушкин написал в своё время подходящие стихи на сей счёт:

У Кларисы денег мало, Ты богат – иди к венцу: И богатство ей пристало, И рога тебе к лицу.

У его Кларисы – Натали – действительно денег было мало, так что Пушкину пришлось заложить имение, чтобы дать деньги своей будущей тёще на устройство этой свадьбы и на приданое для его же невесты. Кто бы ещё взял в жены бесприданницу, – может, оттого она и пошла за него?.. И вот теперь он получил эту адскую петербургскую жизнь, от которой мучается и страдает. Помимо прочего, всё это отвлекает его от работы, а ведь он живёт исключительно «тридцатью шестью буквами русской азбуки», как он сам любит повторять.

Тайные общества

Я далеко опередил своё повествование и должен вернуться назад.

В Париже наша дружба с Давыдовым окончилась. Давыдов – типичный офицер суворовской школы: Суворова он боготворил, хотя поступил на службу, когда тот уже умер. Как его кумир, Давыдов мог дерзить императору, – правда, уже не Павлу, а Александру, – насмешничать над властью и отпускать ехидные замечания в её адрес. Однако это ни в коей мере не означало неисполнение приказов: выполняя приказ, Суворов ловил Емельку Пугачёва и вешал несчастных взбунтовавшихся мужиков; выполняя приказ, подавлял восстание поляков, боровшихся за свою независимость, и громил Варшаву; выполняя приказ, он расправлялся с итальянцами и отдавал их города деспотической Австрии.

Давыдов был таким же: если бы ему отдали подобные приказы, он без колебаний исполнил бы их. Власть это понимала и прощала ему фрондёрство: несмотря ни на что, он был её верным защитником, поэтому был произведён в генерал-майоры, а потом – в генерал-лейтенанты. Но для меня политическое и социальное положение России, образ правления ею не были всего лишь поводом для колких эпиграмм: это были принципиальные важные вопросы, и пока они не были решены, ни о каком примирении с властью и речи быть не могло.

Другой трещиной, которая прошла через наши отношения, стал вопрос о православии. Давыдов прохладно относился к вере, а к попам – издевательски, однако это не мешало ему соблюдать установленные обряды, исповедоваться и причащаться у тех же самых попов, над которыми он смеялся. Он «a priori» считал православие лучшей и единственно правильной религией на свете, а католичество ненавидел как главного врага православия. Мои возражения выводили его из себя: он называл меня «аббатом» и тоже причислял к врагам России, ведь православие и «святая Русь» были неразрывны в его понимании. Мы спорили до хрипоты и в конце концов должны были расстаться: я перешёл из Ахтырского полка в Лейб-гвардии гусарский полк…

Д.В. Давыдов.

Художник Д. Доу, 1828 год

После заграничной кампании мы вернулись в Россию уже другими. Вот три причины, которые перевернули нашу жизнь: подъём национального чувства в двенадцатом году, несправедливость, допущенная после войны к народу, и увиденное нами за границей.

Обо всём по порядку. Усилившееся национальное чувство заставляло нас по-иному посмотреть на Россию, глубже вникнуть в её прошлое и настоящее. Мы как бы проснулась для исторической жизни: открыли самих себя, по-новому увидели народ. Этот процесс не угас с победой в войне: он ещё более увеличил прежде начавшуюся в нас напряженную внутреннюю работу – мы стали соотносить себя с историей страны, с общенародными судьбами.

Вторая причина, по которой мы переменились, несправедливость по отношению к народу. Здесь мне нечего добавить к тому, что уже сказано: после войны порядки у нас сделались ещё хуже, победившая власть забыла о прежних обещаниях. Самоотверженно сражавшихся с французами мужиков возвращали хозяевам, которые отнимали у них последнее, имели право бить и продавать их, как животных, растлевали их жён и дочерей. Трудно было жить спокойно, видя всё это; надо было отказаться от всего человеческого в себе, что с этим смириться.

Третья причина – жизнь, которую мы видели за границей. Одно дело, когда мы выезжали из России в качестве праздных путешественников, лениво наблюдающих европейские порядки. Другое дело, когда мы провели два года в самой гуще европейской жизни. Мы ужаснулись тому, как плохо выглядит Россия по сравнению с Европой: самый бедный крестьянин в Европе жил несравненно лучше наших крестьян; самый необразованный европейский обыватель был намного более цивилизован, чем наши обыватели; самый грубый произвол власти не мог сравниться с российским произволом; самые вопиющие покушения на естественные права человека казались пустяком по сравнению с тем, что творилось у нас. Не удивительно, что уже за границей многие из нас вошли в некоторые общества, предлагавшие свои способы борьбы с несправедливостью.

* * *

Среди подобных обществ было немало масонских. Теперь в этом нет секрета, большинство лож закрыто, их участники разошлись. Каких только ужасов не рассказывают о масонах: они, де, убийцы, отравители, разрушители государственных устоев, – и так далее, и тому подобное. Между тем, в уставе масонских лож нет ни единого намека на что-либо похожее; даже с неправедной властью предлагается бороться одними только методами убеждения и медленной кропотливой работой по её исправлению. Каждый масон должен прежде всего позаботиться о своей нравственности, на собраниях масонов даются уроки по очищению души от скверны. Два основных инструмента всегда находятся в ложе: это циркуль и наугольник. Эти инструменты символичны: масоны должны выверить свои действия наугольником добродетели и учиться ограничивать свои желания и сдерживать свои страсти внутри должных границ по отношению ко всему человечеству.