Книга I love Dick - Крис Краус

«Ты была такой мокрой…» – сказал мне Дик ____ в баре в понедельник вечером о нашем сексе в четверг. Мое сердце встрепенулось, и я тут же забыла о вежливом детанте, который мы установили за ужином; твой черный итальянский пиджак, моя рубашка с длинным рукавом. Ты снова соблазнял меня или просто намекал на то, что я написала в манифесте «Все письма – это письма о любви», который ты наконец прочел тем днем? Я не до конца понимала, что это значит. Но потом Дик быстро скользнул взглядом по своим часам и повернулся, чтобы посмотреть на кого-то в другом конце зала. Вот тогда я поняла, что ты больше не собираешься заниматься со мной сексом.

Разбитая после этих выходных, я вернулась домой и стала умолять Сильвера дать мне какой-нибудь совет. Хотя теоретическая сторона его личности была поражена тем, как эта переписка, эта любовная интрижка сексуализировала и изменила меня, все остальные его стороны испытывали злость и смятение. Поэтому разве я могла винить Сильвера, когда он ответил в стиле второсортных психотерапевтов? «Ты никогда не поумнеешь, – сказал он. – Ты хочешь, чтобы тебя снова отвергли! Опять всплыла твоя вечная проблема с мужчинами!» Но я уверена, что это более широкая культурная проблема.

Мы роскошно смотрелись вместе в понедельник вечером, когда входили в бар «Эйс оф Даймондс». Оба высокие, анорексичные, пиджаки в тон. «А вот и Модный Патруль», – сказал бармен. Завсегдатаи подняли глаза от своих кружек с пивом. Очень смешно. Ты модник, я – модернистка. «Угостить тебя?» – «Давай». И тут неожиданно меня отбрасывает в 1978-й: бар «Найтбердс», выпивка-сигареты-обжимания, я играю в пул на заляпанном бильярдном столе с моим тогдашним парнем Рэем Джонсоном. Ха-ха-ха. «Нельзя сидеть на бильярдном столе! Нужно, чтобы обе ноги стояли на полу!» Мы зашли всего пару минут назад, а степенный нейтралитет, заключенный нами в суши-баре, уже был разрушен. Ты флиртовал со мной, все казалось возможным. Возвращение к английскости.

Позже, прижимаясь друг к другу коленями под крошечным барным столиком, мы снова говорили о нашем любимом призраке – Дэвиде Рэттрэе. Я хотела объяснить тебе, почему закрывала глаза на ужасное поведение Дэвида, на все те годы, когда он пил и кололся, на то, как он развивался и рос, а его жена, тоже из арт-тусовки, усыхала, пока почти не растворилась. «Он был частью поколения, которое разрушало жизни женщин», – сказала я тебе. «Дело не только в том поколении, – отозвался ты. – Мужчины до сих пор разрушают жизни женщин». В тот момент я не ответила, у меня не было своего мнения, я это просто впитала.

Но в прошлую среду я подскочила в три часа ночи и потянулась за ноутбуком. Я поняла, что ты был прав.

«J’ACCUSE, – я начала печатать, – Ричарда Шехнера».

Ричард Шехнер – профессор перформативных исследований в Нью-Йоркском университете, автор «Пространственного театра» и нескольких других книг об антропологии и театре, а также редактор «Драма Ревью». Когда-то он был моим преподавателем сценического искусства. И в три часа ночи в прошлую среду мне пришло в голову, что он разрушил мою жизнь.

Я запишу эту полную упреков гневную тираду и расклею ее по району, где живет Ричард, и по Нью-Йоркскому университету. Я посвящу ее художнице Ханне Уилке. Неистовое стремление Ханны превратить все, что ее беспокоит, в объекты ее искусства казалось неловким, пока она была жива, но в три часа ночи меня осенило, что Ханна Уилке – это образец для всего, что я надеюсь сделать.

«J’ACCUSE Ричарда Шехнера, который с помощью депривации сна в рамках любительской ГЕШТАЛЬТ-ТЕРАПИИ и СЕКСУАЛЬНЫХ МАНИПУЛЯЦИЙ попытался КОНТРОЛИРОВАТЬ СОЗНАНИЕ группы из десяти студентов в Вашингтоне».

И план был готов. В тот момент я верила в него так же свято, как в тот план, который мы с Сильвером придумали однажды ночью на Седьмой улице – я тогда была в сильной депрессии, и он согласился присоединиться к моей попытке самоубийства. Мы оба выпили немного вина и по две таблетки «Перкосета» и решили зачитать на твой автоответчик главу 73 из книги Хулио Кортасара «Игра в классики». «Да, но кто исцелит нас от глухого огня, от огня, что не имеет цвета, что вырывается под вечер на улице Юшетт…»[18] В тот момент это казалось просто гениальным – дерзким и уместным, но, Дик, как и в концептуальном искусстве, в бреду можно отыскать очень много отсылок.

Во время воркшопа Ричарда Шехнера «Аборигенное время сновидений» в Вашингтоне мы с ним единственные из группы просыпались до восхода солнца. Мы пили кофе, по очереди читали «Пост» и «Нью-Йорк Таймс», обсуждали политику и события в мире. Как и у нас с тобой, у Ричарда были какие-то политические ценности, а в той группе за новостями следила только я. Я была Серьезной Девушкой, зажатой интроверткой, бегущей в библиотеку за книгами об аборигенах, – слишком глупая, чтобы понять, что аборигены были вообще ни при чем.

Ричарду вроде бы нравились наши беседы о Брехте, Альтюссере и Андре Горце, но потом он настроил всю группу против меня, потому что я слишком много умничала и вела себя как пацан. И разве все эти страстные интересы и убеждения не были способом просто отвлечь внимание от куда более важной правды – от моей пизды? Я была невинным внегендерным фриком, потому что в отличие от Лайзы Мартин (та была такой телкой, что отказывалась снимать каблуки даже на кундалини-йоге) не научилась приплетать секс к чему угодно.

И вот в Ночь Опасного Путешествия я отправилась в центр и разделась в стриптиз-клубе. Давай-давай-крутись. В ту же ночь Марша Пибоди – шизофреничка с лишним весом из пригорода, которую Ричард взял в группу, потому что шизофрения, как «Аборигенное время сновидений», разбивает континуум на пространство и время, – решила слезть с таблеток. Ричард провел Ночь Опасного Путешествия на футбольном поле за раздевалками, где ему делала минет Мария Каллоуэй. Мария не входила в состав нашей группы. Она приехала аж из Нью-Йорка, чтобы учиться у Ричарда Шехнера, но ее перевели в воркшоп Леа о Теле/Звуке, потому что она была «недостаточно хорошей» перформансисткой. На следующий день Марша исчезла, и никто больше ее не видел, да никому и не было дела. Ричард настойчиво советовал нам с Лайзой вместе работать в Нью-Йорке. Я отказалась от своей дешевой квартиры, переехала в Лайзин лофт в Трайбеке и несколько ночей в неделю танцевала стриптиз, чтобы оплачивать аренду ее квартиры. Я изучала разлом между мыслью и сексом, ну или мне так казалось, позволяя юристам нюхать мою киску, пока я говорила. Так продолжалось несколько лет, и, Дик, в среду ночью я проснулась, оттого что поняла: ты прав. Мужчины и правда все еще разрушают женские жизни. Смогу ли я, теперь уже сорокалетняя, отомстить за призрака юной себя?

* * *

Видеть себя такой, какой ты была десять лет назад, и правда очень странно.

* * *

В четверг днем я отправилась в студию «Фильм/Видео Артс» на Бродвее, чтобы переписать видеокассету с «Чтениями из дневников Хуго Балля», моего перформанса, с которым я выступала в 1983 году.

Хотя Балль вошел в историю как человек, «придумавший» дадаизм в Цюрихском ночном клубе «Кабаре Вольтер» в 1916 году, он занимался искусством всего лишь два неполных года. Остальные года были суетными, беспорядочными. До того как умереть от рака желудка в сорок один, он успел побывать студентом театрального вуза, рабочим на фабрике, смотрителем в цирке, журналистом левацкого еженедельника и теологом-любителем, составляющим «иерархию ангелов». Балль и его спутница Эмми Хеннингс – актриса кабаре, кукольница, писательница и поэтесса – двадцать лет разъезжали по Швейцарии и Германии, отрекаясь от своих убеждений и пересматривая их. У них не было стабильного источника дохода. Они переезжали из одного европейского города в другой в надежде найти идеальное место, где они смогли бы осесть, дешево жить и спокойно работать. Они порвали с Тристаном Тцарой, потому что им был непонятен его карьеризм (зачем тратить всю жизнь на продвижение одной идеи?), и если бы не издание дневников Балля «Бегство из времени», следы их жизни, скорее всего, пропали бы навсегда.