Книга Бремя живых - Василий Звягинцев

Изо всех сил князь старался, чтобы слова его звучали значительно и серьезно, чтобы, не дай бог, не прорвалась хоть ноткой таящаяся в глубине души издевка.

— Есть же разница — избранный волею охлоса премьер, который сегодня есть, а завтра на выборах не задалось, и снова в присяжные поверенные подавайся, или же — первый помощник и ближний боярин кого? «Божьей поспешествующей милостью, Императора и Самодержца Всероссийского, Московского, Киевского, Владимирского, Новгородского; Царя Казанского, Царя Астраханского, Царя Польского, Царя Сибирского, Царя Херсонеса Таврического, Царя Грузинского; Государя Псковского и Великого Князя Смоленского, Литовского, Волынского, Подольского и Финляндского; Князя Эстляндского, Лифляндского, Курляндского и Семигальского, Самогитского, Белостокского, Корельского, Тверского, Югорского, Пермского, Вятского, Болгарского и иных; Государя и Великого Князя Новгорода низовские земли, Черниговского, Рязанского, Полоцкого, Ростовского, Ярославского, Белозерского, Удорского, Обдорского, Кондийского, Витебского, Мстиславского; и всея Северные страны Повелителя; и Государя Иверского, Карталинского и Кабардинской земли и области Армейской; Черкесских и Горских Князей и иных Наследного Государя и Обладателя, и прочая, и прочая, и прочая»[48].

Князь одним духом выговорил это титулование, ни разу не сбившись и не запнувшись, и Каверзнев, еще минуту назад скептически крививший губы, вдруг осознал, что так ведь оно и есть.

Вот сидит перед ним человек, обыкновенный, казалось бы, ну, умный, воспитанный, с располагающей внешностью, однако правом, обычаем и собственной волей достойный возродить и унаследовать этот титул. И он его все равно возьмет и на себя возложит. Как бы там ни сопротивлялись некоторые свободомыслящие граждане, с таким поворотом событий не согласные.

А чем сопротивляться? Силой? Вооруженной или идейной? Ну, пусть кто-нибудь предложит, где взять эту силу и эту идею! Ему же, премьер-министру одной из сильнейших мировых держав, противопоставить силе, только что о себе заявившей, нечего.

А если прийти к доброму между ними согласию, тогда он, Владимир Каверзнев, получит все, что Олег Константинович пообещал, пусть и с прорывающейся моментами иронией. Но не в его личный адрес, а, похоже, ситуации как таковой. Уж это он уловить сумел.

Так что толку биться лбом в стену, делая при этом значительное лицо? Мы, конечно, гордые, а все равно бедные.

— Хорошо, ваше высочество. А каким образом наше «сердечное соглашение» может быть юридически оформлено? Чтобы завтра или через десять лет не случилось так, как уже многократно случалось в истории?

Ответ у Олега Константиновича был готов.

— Единственно — Поместным Собором. Соберется он с согласия и под контролем Думы и при моих гарантиях. Там все и утвердим. В том числе и Жалованную Грамоту. Я в ней изложу все, о чем мы с вами договорились, касательно статуса вас и ваших потомков на весь период правления Династии. Естественно, минуя некоторые штрихи и детали, но всему остальному будут приданы гарантии конституционного уровня. Мы же с вами цивилизованные люди, люди чести. Двадцать первый век на дворе. Утвердим, подпишем, Государственный Совет своим рескриптом гарантирует, Конституционный суд предусмотрит санкции за нарушение условий, о чем еще речь?

Да, действительно, сомневаться Каверзневу было не в чем. Таким образом оформленное соглашение желаемые гарантии обеспечивало. Правда, оставались и еще кое-какие тонкости.

— А как, простите за любопытство, ваше высочество, вы думаете обеспечить такую вот передачу власти? Как это будет выглядеть со стороны, и что должен, на ваш взгляд, сделать лично я в ближайшее время?

После того как сложнейшая партия борьбы за власть была выиграна легко, невероятно легко, можно сказать, князь позволил себе расслабиться. На самом деле — натуральный поединок Давида и Голиафа. Один тренировался, качал мышцы, надрывался со штангой, фехтовал с лучшими тренерами. Второй вышел, посвистывая, и, не дав хоть раз прицельно замахнуться мечом, залепил камнем из пращи между глаз. Вот и весь поединок.

— Не надо вам ничего делать, Владимир Дмитриевич. Делайте исключительно то, что делали всю вашу предыдущую службу на этом посту. Лучше, если бы вы немедленно забыли вообще о нашем разговоре. Ну, встретились, ну, посидели, водки выпили. И разошлись.

Оставайтесь самим собой. Даже можете на сегодняшнем Госсовете проявить особую агрессивность в моем отношении, но тоже в рамках своей партийной программы. Я, в свою очередь, тоже в долгу не останусь. Изложу кое-что из того, что вам уже сказал, в специальной редакции, для общего употребления пригодной. Поспорим, поругаемся да и разойдемся. Заодно расклад ваших и моих сторонников в Госсовете узнаем. Спешить-то нам особенно некуда, это историческое время не терпит, а обычное — пока еще вполне. Пресса пусть по поводу текущего момента и наших разногласий пошумит. Запросы парламентские пойдут. Запад как-то отреагирует на экстремистскую позицию лишенного реальной власти и тешащегося безответной болтовней Регента. Да и стихнет все помаленьку.

Там, глядишь, кризис какой-нибудь правительственный сам собой назреет. Кабинет в отставку подаст, а то вдруг повод и Думу распустить появится. Вот тогда…

А пока время есть, вы, конечно, набросайте полный список вопросов, которые нам следует решить. И людей, лично вам полезных, припомните, их ведь тоже устроить и обласкать нужно будет. Всегда, знаете, неприятно, когда между партнерами в серьезном деле вдруг всплывают непроясненные проблемы…

Глава 8

Ляхов удивлялся сам себе, но никаких негативных или же суеверных чувств по отношению к сидящему рядом с ним в просторной кабине существу он не испытывал. Или просто концентрация невероятностей достигла предела насыщения и реагировать на дополнительные не было уже физиологической возможности, или, что проще, он просто в глубине души не верил в происходящее.

Мертвый капитан, в свою очередь, уважая чувства соседа, отодвинулся в самый угол, оставляя между ними более чем метровое свободное пространство.

Рассвет только-только начал разгораться над извилистой грядой гор и холмов, и лицо Шлимана было почти неразличимо. Что, скорее всего, и к лучшему. Пока говоришь в темноте, можно считать собеседника нормальным человеком.

Врожденная деликатность боролась в Вадиме с интересом разведчика, медика, простого обывателя, наконец.

Кому еще, кроме персонажей сказок, легенд и фантастических романов, приходилось встречаться накоротке с обитателями загробного мира?

Причем что интересно: чем выше качество указанных произведений, тем меньше накал страстей.

Вот, насколько помнится, тот же Данте Алигьери к совершенно неживому, умершему за тысячу лет до того Вергилию не испытывал никаких негативных эмоций. А в многочисленных книжках в мягких обложках на ту же приблизительно тему что ни покойник, так монстр, один ужаснее другого.