Книга Тайный шифр художника - Олег Рой

И правда, как же это я так облажался?..

– Вы у меня книгу забыли, – продолжала она. – Брошюру этого противного Маньковского.

Конечно, я предпочел бы, чтоб Вика захотела позвонить мне по какой-то другой причине. Но все равно сам факт был приятен.

– Мне эта книга на фиг не сдалась, можете ее выбросить, – отвечал я. – Но встретиться нам с вами обязательно нужно.

– Есть новости от заказчика? – снова обрадовалась Вика.

– Не совсем, – смутился я. – Но обсудить кое-что нужно.

Встречу Вика снова назначила утром, но на этот раз не у себя дома, а в центре, у «Макдональдса». Выйдя из метро «Пушкинская» раньше оговоренного времени, я купил у симпатичной бабульки букетик нарциссов и занял очередь в «Макдональдс». Когда Вика подошла и отыскала меня, я был уже в середине «хвоста».

– Знаете, хорошо, что мы решили пойти сюда, – сказала она, с благодарностью приняв цветы. – А то, стыдно сказать, я еще ни разу тут не была, хотя и работаю рядом.

– Слышал, что скоро откроют еще один «Макдональдс», на Арбате, кажется, – поделился я.

– Хорошо бы. Тогда, может, тут народу будет поменьше…

После очереди на вход мы отстояли еще длинную очередь в кассу. Заметив, что удобный столик у окна вот-вот освободится, я отправил Вику занять место и вскоре подошел к ней с подносом, доверху нагруженным гамбургерами, жареной картошкой, мороженым и кока-колой. Серьезный разговор пришлось несколько отложить – в кафе было слишком шумно и слишком людно, но мне это оказалось только на руку. За едой мы с Викой непринужденно болтали о том о сем, делились впечатлениями от американской кухни, обсуждали работу Вики в театре и мою в архиве. Узнав, чем я занимаюсь, Вика, как ни странно, вместо того чтоб взглянуть на меня с понятным пренебрежением («фи, архивариус…»), наоборот, заметила:

– Какая интересная у вас, должно быть, работа!

– По большей части рутина, – засмущался я. – Перевод старых документов на современные носители информации…

– А по-моему, это здорово, – совершенно искренне ответила она. – Старые документы… В них же наверняка столько любопытного! История, отраженная в событиях, в человеческих судьбах…

У нее даже глаза загорелись, честное слово! Хотя, надо сказать, меня ее реакция удивила: нет, сам-то я всегда понимал, насколько это интересно, спасибо Антону Захарычу, светлая ему память, но все-таки как-то всегда стеснялся своей работы. А тут вдруг под восхищенным взглядом Вики даже гордость какую-то почувствовал за то, что делаю.

Опустошив, наконец, все бумажные коробочки и стаканчики, мы вышли из кафе. К счастью, погода располагала к прогулкам, и мы неторопливо направились вниз по Тверскому бульвару. Вика что-то говорила, улыбалась, прижимала к себе подаренные мною цветы, а я шагал рядом и не верил своему счастью. Я знал Вику чуть больше недели, видел ее третий (и, очень возможно, что и последний) раз, но уже относился к ней так, будто она была в моей жизни всегда. И сама жизнь, благодаря ей, словно приобрела некий отсутствовавший раньше смысл. Прямо не жизнь – а рама для портрета. Ее портрета…

– Так о чем вы хотели поговорить со мной? – напомнила Вика, и сердце у меня сразу рухнуло куда-то вниз, в направлении новеньких кроссовок.

– Видите ли, Вика… – Я решил начать издалека. – Мне тут случайно попалось фото еще одного портрета вашей мамы… Вернее, не совсем портрета… Необычного портрета, я хотел сказать. Особенного.

– Как это? – Ее и без того большие глаза широко распахнулись.

– Трудно объяснить. Это надо видеть.

– А фотографии у вас с собой?

– Да.

– Ну так покажите!

– Давайте присядем. – Я кивнул на свободную скамейку. И когда Вика послушно опустилась на нее, сразу же вытащил и продемонстрировал ей оба украденных из милицейского архива снимка.

– С ума сойти! – ахнула она, как следует рассмотрев фото. – Это просто чудо какое-то! Как оптическая иллюзия. Только иллюзии, которые я видела, они все какие-то… Даже не знаю, как сказать, схематичные, что ли, упрощенные. А здесь настоящее произведение искусства, это даже по фотографии видно. Будто картина нарисована на стекле, а за ним скрывается другая – мамин портрет… Это ведь тот же самый художник, да? Мамин сокурсник Андрей… Андрей Зеленцов? У него очень узнаваемая манера… Скажите, а что с ним стало? Он жив? Где он теперь?

– У него довольно трагическая судьба, – уклончиво ответил я. – Вскоре после училища он попал в тюрьму по ложному доносу. И, сами понимаете…

– Как это грустно… – Взгляд Вики затуманился. – И отчего это талантливые люди, как правило, всегда несчастны?

Она снова посмотрела на снимок.

– А что такое с картиной? Ее точно ножом разрезали.

– Именно так и было, – кивнул я.

– Пытались уничтожить? Как «Данаю» в Эрмитаже? Тоже какой-то сумасшедший?

– Этого я, увы, не знаю. Возможно.

– И как у людей рука поднимается… – пробормотала Вика. – Ведь это действительно гениальная картина, шедевр. Теперь я понимаю, почему ваш заказчик скупает все картины Зеленцова.

– Об этом я тоже хотел с вами поговорить, – решился, наконец, я. – Но это долгая история…

– Я с удовольствием послушаю, – заверила Вика. – Мне интересно.

И я рассказал ей все, что знал сам, с самого начала. О том, как на меня случайно, через общих знакомых, вышел бывший уголовник с удивительной татуировкой во всю спину, изображающей храм, сквозь который проступал женский образ – образ Елены Коротковой. Как этот уголовник дал мне задание разыскать его сокамерников с такими же татуировками, сделанными, как выяснилось, Андреем Зеленцовым.

– На тех татуировках тоже нарисована мама? – уточнила в этом месте Вика.

– Не могу сказать с уверенностью, – честно признался я. – Сам я ни одной из них не видел, даже на фото. Но Угрюмый говорил, что да.

Дальше я рассказал все, что узнал от Угрюмого о заказчике. А потом перешел к самой неприятной части истории – к тому, что бывшие уголовники с удивительными татуировками на спинах стали странным образом гибнуть один за другим. Включая и самого Угрюмого.

Вика оказалась прекрасным слушателем. Если не принимать во внимание вопрос о портрете Елены, она больше ни разу не перебила меня, но была очень внимательна и реагировала очень живо, и на ее лице постоянно отражались то удивление, то испуг, то сочувствие. И только когда я, закончив всю историю, высказал предположение, что кто-то уничтожает работы Зеленцова, чтобы повысить цену оставшихся картин, Вика покачала головой.

– Знаете, я в это не верю… Ну ладно еще – картину на выставке испортить или даже убить людей с татуировками, как это ни ужасно… Но мертвецов-то из могил зачем выкапывать? И тела расчленять… – При этих словах Вику слегка передернуло. – Зачем? Кому, уж простите меня, придет в голову лезть в могилу, чтобы посмотреть на картину, наколотую на спине покойника?