Книга Переулок капитана Лухманова - Владислав Крапивин

«Опять какой-то подарочек судьбы, — почуял Мир.

— Ну и хорошо, что была… Счастливая…

— Меня там папины друзья устроили в подростковый лагерь. Не в международный, не для олигарховых деток, а в маленький. Там были одни местные ребята… Мир, такие ребята!.. Я, после того как уехала, три дня ревела от тоски… Мир, ты не смейся.

Он тихо сказал:

— Зоя, разве похоже, что я смеюсь?..

— Не похоже. Я как раз поэтому к тебе. Ты ведь тоже собираешься пойти под парусами… А мы там ходили на шлюпках, был даже поход до Евпатории… Там такие инструкторы замечательные, из яхтсменов. А был еще старый руководитель, пенсионер. Он даже не официальный вожатый, а как бы шеф от флота. Капитан-наставник. Бывший штурман с трехмачтовой баркентины… На него как глянешь — сразу видно, что моряк с солью в каждой жилке. Но не суровый, на нем младшие пацанята буквально висли, как макаки на старом дубе…

— А как звали?..

— Тимофей Данилыч Яшин. Но чаще просто Данилыч… Мир, когда я уезжала и первый раз разревелась, он сказал: «Ты не стесняйся, в твоих слезах — облегчение. Чтобы меньше скучать, сочини про нас песню, ты ведь можешь… Про севастопольских ребят и про наш город…» Я размазывала слезы и кивала. И казалось, что в самом деле смогу… Город мы с ребятами исходили вдоль и поперек — и улицы, и причалы, и батареи… И всех мальчишек и девчонок я помню до сих пор…

Мир вспомнил, как они с Маком путешествовали по компьютерному Севастополю. Иногда чудилось, что по настоящему…

— Зой, а почему ты никому не рассказывала?

Она пожала плечами. Мир понял: стеснялась. Здесь ее привыкли видеть не такой. И догадался:

— Теперь написала песню, да?

Она покивала и, казалось, даже всхлипнула.

— Я несколько раз пыталась, но все было не то… Не посылать же им всякую попсу… А недавно оттуда позвонили ребята, сказали, что Данилыч умер. От инфаркта…

— Господи… — вырвалось у Мира.

И он подумал, что Зою теперь всегда будет грызть совесть: не успела. А еще подумал про Чука, про Константина Петровича и даже про Лухманова…

— Мирка, я все-таки написала песню. Хоть поздно, но все равно…

Он мельком отметил, что Зоя сказала «Мирка». Так его называли немногие: Мак, мама да иногда (нечасто) Маша Чешуйкина. Но сказал о другом:

— Зой, покажешь?

— Я об этом и прошу… чтобы ты послушал. И помог там поправить что надо… Я боюсь, но все равно хочу…

Мир нашел подходящие слова:

— Не бойся. Ты пой, будто перед теми ребятами. И перед Данилычем.

«И этим загладишь вину», — подумал он.

— Перед ними я тоже боялась бы, — прошептала она.

— Нет. Это лишь первые секунды. А потом — все нормально… Пойдем в каптерку…

Каптеркой называлась небольшая комната, где хранились казенные инструменты, запасные стулья и всякий реквизит для концертов. Мир выволок из угла некрашеный табурет, поставил перед Зоей, а сам спиной вперед прыгнул на подоконник. Прислонился к решетке.

— Зой, давай…

Она села и кивнула:

— Да, сейчас… Если это плохо, ты скажи честно…

— Скажу честно… Только я не думаю, что это плохо. Ты не бойся.

Она кивнула опять.

— Это как бы песня от имени старого человека, который смотрит на нынешних ребят и вспоминает свое детство.

Ясно, что она думала о Данилыче.

— Давай, — велел Мир.

Зоя кашлянула, словно сглатывая слезинку, и запела.

Голос был будто не ее, не Зойкин, а словно у Матвейки, когда они вдвоем с Миром пели об островах и ветре, только яснее и крепче.

Кажется, я сделался моложе И спешу на берег вместе с вами, Мальчики с коричневою кожей, С белыми от солнца головами.

Будто бы я с вами одинаков, В тонком теле нет ни грамма веса. Мчимся мы среди пунцовых маков По камням и солнцу Херсонеса…

Она замолчала, нерешительно, как-то просяще глянула на Мира. Он молча показал ей большой палец. Она сказала:

— Теперь припев. Он какой-то скомканный получился. Ну вот.

А у скал на каменные груды Море плещет синеву и ласку. Мальчики, храните это чудо — Вам судьбой подаренную сказку.

— Дальше! — сурово потребовал Мир, потому что вдруг царапнуло в горле.

— Вот…

Встрепанный котенок ловит храбро Клочья разлетающейся пены. Мальчики охотятся на крабов, Забегая в воду по колено.

А вдали белеют равелины — Крепости, горячие от зноя. Будет день безоблачный и длинный С ясной беззаботной тишиною.

Только камни в тишину не верят: Прячется в них сжатая тревога. Мальчики, храните этот берег: За него заплачено так много.

Она опять глянула вопросительно, и Мир снова сказал:

— Дальше, Зоя…

Она кивнула.

Здесь в легендах краткость телеграфа, Потому что лишних слов не надо. Рыжие осколки древних амфор Смешаны с осколками снарядов.

Солнца луч на херсонесском храме, На ресницах — радуги от влаги. Ветер над стальными крейсерами Вытянул Андреевские флаги.

В погребах спрессован старый порох, Пусть он никогда не пригодится. Мальчики, храните белый город, Помните, что вы его частица.

Она прижала струны, кашлянула опять, помолчала, тихонько спросила:

— Ну что?

— Подожди… дай прийти в себя… Зойка, тебя должны наградить медалью «За оборону Севастополя». Потому что эта песня тоже его оборона. Как в давние времена…

— Мир, ты это по правде?

Он спрыгнул с подоконника, встал почти что навытяжку.

— Клянусь!.. Зой, ты поскорее пошли эту песню туда, тем ребятам…

— Да… — прошептала она. — Только жаль, что Данилыч не услышит.

— Как знать, — серьезно сказал Мир, обращая эту серьезность Зое и себе. — Может, люди, которые уходят от нас, все слышат… в дальних пространствах…