Книга Тетрадки под дождём - Виктор Голявкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Эх, — говорю, — интересно всё же! Трах-бах! — самолёты, танки…
Одеяло с нас чуть не свалилось. Папа поправил его и сказал:
— Ну, ну, ну, не махай руками.
— Тебе каску дадут? — говорю.
— Дадут, — говорит папа, — всё дадут.
— Она ведь, наверно, железная. Даже стальная. Как ты думаешь, каска стальная?
— Стальная, — говорит папа.
— Ты ходи в каске, — говорю, — раз она стальная.
— Обязательно, — говорит папа.
А дождь всё льёт и льёт.
А мы всё едем.
Я, мама, Боба стоим на балконе.
Мы глядим в темноту — всё вокруг темно, в нашем городе затемнение. Там в темноте мой папа. Мы слышим папины шаги, мне кажется, я его вижу, вот он обернулся, махнул нам рукой… Он только что вышел из дому. Только что с нами простился. Он уходит всё дальше, туда, в темноту.
— До свидания, папа! — кричу я.
— До свидания, папа! — кричит Боба.
Только мама стоит с нами молча.
Я кричу в темноту:
— До свидания!
Боба машет двумя руками. Темнота-то какая! А он всё машет. Будто папа его увидит…
…Шагов папы не слышно. Наверное, он свернул за угол. Мы с Бобой кричим:
— До свидания, папа!
Мой папа ушёл на войну.
Мы уходим с балкона.
С утра наш телефон звонит. Все спрашивают: «Уехал?» — «Вчера, — говорю, — уехал». — «На фронт?» — спрашивают. — «На фронт», — говорю. «Как жаль, — говорят, — не успели проститься!»
Быстро мой папа уехал. Никто не успел с ним проститься.
Звонят и звонят. Мамы нету. Я всем отвечаю. «Как, — говорят, — уже уехал?» — «Вчера, — говорю, — уехал». — «На фронт?» — говорят. «На фронт», — говорю.
Опять звонок.
— Ваш отец дома?
— Нет, — говорю, — он уехал.
— А когда приедет?
— Не скоро.
— А куда он уехал, если это не секрет?
— Это совсем не секрет. Он на войну уехал.
— На какую войну?
— Вы что, не знаете, что сейчас война?
— Некрасиво с его стороны, некрасиво!
— Что некрасиво?
— То, что он уехал.
— Почему же некрасиво?
— Он мне должен, а сам уехал.
— Чего должен?
— Кое-что должен.
Тут я прямо растерялся. Просто не знал, что ответить. Словно папа сбежал на войну от него. Просто меня зло взяло.
— Кто, — спрашиваю, — говорит?
— Не узнал, карапуз? Ну, будь здоров!
Теперь узнал. Это дядя Гоша.
Когда меня раньше спрашивали: «Ты кого любишь?» — я отвечал: «Папу, маму и дядю Гошу».
Но это было раньше.
Мы с Бобой едем в поезде. Мы едем с ним в Баладжары к папе.
Всё так быстро случилось! Так неожиданно! Вдруг звонит папа. Я сразу не понял, кричу:
— Что вам нужно?
А он говорит:
— Мне нужен Петя.
Я кричу:
— Петя вас слушает!
А он говорит:
— Папа вас тоже слушает.
Я как заору:
— Где ты, папа?
Он говорит:
— Недалеко.
Я кричу:
— Как на фронте?
А он смеётся.
— Мы ещё, — говорит, — не на фронте. Мы по дороге на фронт. Эшелон наш пока в Баладжарах. Мы здесь пока задержались. Как там у вас? Всё в порядке?
— Конечно, — кричу, — всё в порядке!
Папа всё маму ждал. А её не было. Тогда папа сказал, что он всех нас целует, чтобы мы были дружны, чтоб я слушал маму и Боба чтоб слушал, и папа повесил трубку.
Значит, папа от нас совсем близко! То есть на первой станции. Там, наверное, пушки и танки. Целый поезд военных. Папа не был военным, когда уезжал. Он был в своей старой одежде. И пистолета у папы не было. И никакой каски не было. А сейчас он, наверное, в каске. И пистолет на боку. Поглядеть бы на папу!
Но папа сейчас в Баладжарах.
А я здесь сижу. Просто глупо, когда папа там, а я здесь. Тем более он с целым войском. Тем более он в Баладжарах. Прямо, можно сказать, совсем рядом!
Я говорю Бобе:
— Слушай, ты можешь спокойно сидеть?
— Где сидеть? — спрашивает Боба.
— Ну, ничего не трогать.
— Чего не трогать?
— Ничего, — говорю, — не хватать и не трогать, а просто сидеть, можешь ты или нет?
— Почему? — говорит Боба.
— Я к папе еду!
— И я хочу к папе, — говорит он.
— Ну тогда, — говорю, — собирайся! Быстрей!
…И вот мы с ним едем в поезде. Правда, мы с ним разбили копилки — его мопса и мою кошку. Попадёт нам за это от мамы. Но зато мы купили билеты. Мы едем с настоящими билетами. Как настоящие пассажиры. Нам совсем не жалко копилок.
Очень медленно едет поезд. Ползёт еле-еле. Скорей бы! А то папа нас не дождётся. Уедет он со своим войском.
Боба заснул. Пусть спит, раз человек хочет спать.
Я смотрел в окно, а потом перестал: просто мне не до этого. Здорово, что мы сейчас едем к папе! Он, наверное, удивится, скажет: «Как это вы вдруг здесь?!» Я скажу: «Я уже вовсе не маленький. Ты мне сам говорил. В чём же дело?» Папа, когда уезжал, сказал, что я, в общем, уже вполне взрослый, поскольку война и поскольку я старший. Что уж тут нас ругать! Тут ругай не ругай, всё равно. Раз приехали.
Я стал думать про папу. Как папа мне рисовал корабли, такие замечательные, с парусами. Лучше всех кораблей была шхуна «Мария». Тут папа вовсю постарался. Ведь он плавал на этой шхуне. Он её точь-в-точь знает. «Я не художник, — говорил папа, — но я постараюсь». Он так всегда говорил, когда мне рисовал. Но лучше этой шхуны он ничего не нарисовал. Когда он рисовал её, я подумал: «Вот так не художник! Настоящий художник». Вы бы видели этот рисунок. Замечательный был рисунок. Я его променял на мяч. Если бы это был плохой рисунок, разве мне дали бы мяч? Ни за что бы не дали. Вот какой это был рисунок!
Потом я про другое вспомнил. Как папа войну рисовал: идут в бой солдаты, кругом палят пушки и много убитых. Он всех солдат рисовал в больших касках. В большущих таких зелёных касках. Но ведь их всё равно убивали. Хотя все они были в касках. Называл это папа «баталией».
