Книга Забудь меня такой - Евгения Кайдалова

– Мама… а вдруг она умрет?

А действительно, вдруг роковой окажется именно эта ночь? Майя лихорадочно пыталась нашарить в памяти хоть одного взрослого человека, к которому ее сын в случае чего мог бы немедленно обратиться.

– Никита, слушай меня внимательно, ты ведь знаешь Марию Сергеевну? Ну, тетю Машу, которая всегда на лавочке сидит, когда мы куда-то идем?

– Знаю.

– Так вот, ее квартира – на третьем этаже и расположена так же, как и наша. Если что случится, беги сразу к ней и звони, сколько бы ни было времени…

Мария Сергеевна была ближайшей приятельницей Глафиры Дмитриевны, пока с последней не начались метаморфозы. После превращения старухи в молодуху соседкам было объявлено, что Глафира Дмитриевна совсем плоха и к ней приехала внучка, названная в честь бабушки – заботиться о последней. А поскольку ухода требовалось очень много, то Майя – законная наследница квартиры (о завещании в доме знали) – тоже переселяется к ней. Теперь у подъезда вовсю судачили о том, как поделят между собой квартиру две наследницы.

– Тетя Маша теперь сама к нам каждый день заходит.

– Правда? – Майя испытала облегчение и не дала себе труда задуматься о том, почему соседка вдруг зачастила в их квартиру. – Вот и хорошо. Вот и бояться нечего. Жди меня спокойно.

– Завтра?

– Завтра!

Положив трубку, Майя подняла взгляд на Карима.

– Вот они, мои планы, – еле слышно проговорила она.

XXVIII

Вещи были собраны в дорогу, и Майя в одиночестве поджидала Карима, ушедшего за билетами на ночной автобус. Она стояла у окна, прощаясь взглядом со страной розовых гор, краем прекрасных лошадей и всей той фантастической точкой пространства, где оживает спавшая вечным сном любовь и пускаются вскачь стреноженные мечты.

Она обернулась на звук открывшейся двери – Карим входил в номер.

– Ну вот, – безупречно бодрым, но не выражающим ни малейшего удовольствия голосом произнес он, – утром, около семи, мы будем в Стамбуле – и сразу в аэропорт. Думаю, с билетом не будет проблем – еще не сезон. Так что ты выполнишь свое обещание – вернешься завтра.

Майя молча кивнула. Ее резануло единственное число слова «билет».

– До отправления – еще часа четыре, – продолжал Карим, – погуляем? А то мы так толком и не видели этот Гёреме.

– Да, пожалуй, – откликнулась Майя, чувствуя, что и ее собственный голос становится таким же искусственно бодрым, как и у Карима. – Надо же расширять свой кругозор!

Она неестественно рассмеялась, и на душе стало тяжелее вдвойне.

Если бы они могли забыть о том, в каком невероятном месте находится приютивший их Гёреме, то этот турецкий городок не представлял бы собой ровным счетом ничего примечательного. Он тянулся вдоль довольно широкой речки с камышами в два человеческих роста и стайками белых гусей на темной вечерней воде. Типичные для подобных селений, словно сросшиеся между собой крошечные домики. Дань современности – яркие витрины. Несколько однотипных мечетей. Кофейни по берегам реки. Но стоило повернуть голову – и на фоне приземистых строений вырисовывались конусы первых каппадокийских гор, вторгшихся в городскую черту. В них были вырублены вполне современные пещеры, освещенные изнутри и служившие не то для VIP-жилья, не то в качестве клубов и ресторанов.

– Интересно, каково это, – проговорила Майя, облокачиваясь на перила моста, – постоянно жить среди сказки?

– Если в чем-то живешь постоянно, значит, для тебя это уже не сказка, – проронил в ответ Карим, опираясь на перила рядом с ней.

– Значит, невозможно и любить постоянно, – рассудительно, словно успокаивая саму себя, произнесла Майя. – Потому что тогда это уже не любовь.

– А что же это?

– Не знаю – мне не приходилось в ней задерживаться надолго. Нырнула – вынырнула, дышишь дальше.

– По-твоему, если любишь, дышать уже нельзя?

– Нет, – с грустной убежденностью покачала головой Майя. – Если любишь, тебя это захлестывает с головой. А потом всплываешь, радуешься, что уцелела, начинаешь ценить то, что имеешь…

Она засмеялась, чувствуя, как все более и более неживым становится ее голос.

– Мне жаль тебя, – коротко откликнулся Карим.

– Напрасно! – с нарочитой веселостью воскликнула Майя. – Я ведь теперь молода!

– Вот потому и жаль: если живешь не любя, то лучше быть старухой. Это по крайней мере не вызывает вопросов.

Майя не нашлась что ответить и молча повернула вслед за Каримом к гостинице.

Перед тем как сдать ключи, она заглянула в ванную комнату – не осталась ли на полочке зубная щетка. Полочка была девственно чиста, но, закрывая за собою дверь, Майя краем глаза поймала свое отражение в зеркале. Она замерла. Затем, как под гипнозом, сделала шаг к самой себе. Несколько секунд она, все более мертвея, вглядывалась в беспристрастное стекло, а потом…

…Потом Майя увидела над собой лицо Карима. Она почему-то лежала на кровати и испытывала тупую боль в затылке. Одновременно у нее горел висок. С трудом осознавая происходящее, женщина поднесла к нему руку и нащупала вспухшие ссадины.

– Хорошо, что на полу был коврик, – сказал Карим, – а виском ты задела держатель для туалетной бумаги.

– Я что, упала?

Карим кивнул.

Майя резко села на кровати: она с ужасом вспомнила то, что предшествовало ее падению.

– Посмотри на меня! – прошептала она. – Посмотри внимательно! Это я?

Карим улыбнулся в недоумении:

– А кто еще это может быть?

– Она! – не смея сделать голос хоть на йоту громче, шептала Майя. – Там, в ванной, в зеркале была она. И она еще, знаешь, усмехалась. И я поняла, что это – все, что она никогда не отпустит меня, ведь она – во мне. Господи! За что мне это?!

– Не трогай Бога – это не от него, – медленно произнес Карим. Сведя брови, он смотрел мимо Майи, словно напряженно что-то обдумывая в этот момент.

– Она все равно прикончит меня, – с трудом преодолевая слезы, бормотала Майя. – Я думала: она умрет – и я смогу забыть, а она не умирает, она поселилась во мне. Она больше не даст мне ни любить, ни мечтать, ни бороться за счастье. Уже не дает! Ведь я уже не верю в то, что мы с тобой можем быть вместе.

Застонав, она отвернулась и крепко закрыла глаза. Но воспоминание о том, что она только что увидела в зеркале, не отступало: дрябло обвисшие бледные щеки, овраги морщин, ведущие к проваленному рту, высохшая шея… Но главное было не это: ее преследовал тот жестокий, темный взгляд, что мрачно пылал из глубины глазных впадин. Неужели теперь это ее взгляд? Взгляд ненависти ко всему живому, что есть в человеке, а более всего – к способности любить. Взгляд, наполненный не теплом сердца, а жгучим холодом бездонного провала в душе. Взгляд старухи… но это взгляд не мудрой, усмирившей страсти старости, а бессмысленной яростной смерти.