Книга Край - Виктор Строгальщиков

Во дворе Лузгин увидел снег и легкомысленно обрадовался ему. Снег лежал неровно, тонким слоем, в прорехах травы и земли, но был свежий, хрустящий, уверенный. Лузгин тут же припомнил (где-то читал), что первый снег для партизан сродни предателю, и подумал, не отменят ли поход, но вот же Саша подгоняет, а значит — решено бесповоротно, и это правильно, и это по-мужски. Лузгин не удержался и сказал про снег, демонстрируя осведомлённость в партизанском деле, но Саша дёрнул головой и заявил, что всё это фигня и обойдётся. Шагал он быстро, вертлявой походкой, всем видом своим соответствуя забытому понятию «шпана»; таким манером двигался когда-то дворовый хулиган Золотарёв, и Лузгин сразу вспомнил, что Саша сидел «за войну», и когда-нибудь Лузгин его расспросит, что это было такое.

Слева вырос бетонный забор и тянулся долго, пока не распался проёмом с решётчатой аркой и железными буквами на ней. Двор за забором был полон людьми в военной и штатской одежде, с оружием, и Лузгина кольнуло в сердце: как это всё похоже, только меньше бород, тише говор и лица другие. Он спросил у Саши, где же Воропаев, и этот, ну как его, ну Соломатин, но Саша, пробираясь сквозь толпу, только пальцем в воздухе махал, и тогда Лузгин спросил ещё раз понастойчивее. Они уже подходили к большим дверям то ли склада, то ли гаража, и водитель Саша, сбавив шаг и взявши Лузгина за локоть, сказал ему негромко:

— Ты, это, Василии, командиров зря не дёргай. Надо будет — сами позовут. А ты слушай меня и делай, что скажу. Ага?

Вот тебя и поставили в строй, усмехнулся Лузгин.

Он давно уже привык к тому, что всегда и везде занимает особое место. Пусть не первое и даже не второе, но всё-таки особое, своё. На эфире в телестудии он и вовсе заведомо был самый главный, даже если рядом сидели большие начальники. В любой толпе, в любой компании он ощущал вокруг себя некое свободное пространство, что есть-де остальные — и есть он, Лузгин. А ныне он и сам причислен к остальным, да ещё под Сашиным надзором.

— Нормально всё, Василии, — сказал Саша. — Мы сейчас тебе такую автоматину дадим!

— А мне? — спросил Храмов.

Внутри было темно, по-заводскому пахло маслом и железом. В дальнем углу горела слабо электрическая лампа, и Лузгин увидел там огромный грузовик; в кузове, накрытое брезентом, стояло что-то широкое и наклонное, и Лузгин как-то сразу догадался, что это был совсем не грузовик, а установка «град», и почувствовал лёгкий испуг, как если бы в чужом дворе он вдруг наткнулся на собаку. Ни хрена себе, подумал Лузгин, вот тебе и партизаны, может быть, у них ещё и танки есть?

— Витюнчик! — крикнул Саша. — Ты где? Я тут кадров привёл.

У дальней стены стояли ящики и бочки, и оттуда к свету вышел мужичок в телогрейке, старой замасленной шапке и сапогах. Прямо слесарь какой-то, подумал Лузгин. Давным-давно он снимал на заводе репортаж о субботнике и попросил зачислить себя в бригаду, хотя бы на подхват, и к нему прикрепили наставника, точь-в-точь такого мужичка — угрюмого, с ехидством, доверившего репортёру жестяной совок и щётку-смётку. В конце субботника Лузгину за ударнейший труд подарили железную подставку к телевизору. Лузгин хотел было порадовать семью, но оператор с режиссёром были против, и на углу у гастронома они продали блестящую железку за двадцать семь рублей, которые и пропили тем же вечером во славу Ильича на квартире обезмужевшей помрежки.

— Давай, давай, Витюнчик! — весело прикрикнул Саша. — Упакуй товарищей.

Мужичок подошёл к грязному щербатому столу под лампой, сел на табуретку и достал из ящика стола толстую тетрадь под стать бухгалтерской.

— Фамилии, — посторонним голосом выговорил мужичок.

— Рядовой Храмов, — сказал Храмов и по-строевому сделал шаг вперёд.

— Э-э… Лузгин, — сказал Лузгин.

— Второго не записывай, — вмешался Саша. — Я тут сам подберу, ага?

— Новые не трогай, — буркнул мужичок.

— А на хрен нам новые! — воскликнул Саша и подмигнул Лузгину. — Из новых пусть дурак стреляет. Иди за мной, Василич.

За стеной ящиков открылся сумрачный проход, в конце которого на деревянной раме у стены стояли вертикально автоматы Калашникова с накинутыми на рукоятки ремнями; журналисту Лузгину доводилось бывать в казармах, и он видел, как устроены ружпарки. Саша пошарил рукой у стены, щёлкнул там, и загорелась лампочка над рамой. Ишь ты, как дома хозяйничает, отметил про себя Лузгин и подошёл к ружейной пирамиде. Саша выхватил из стойки автомат, сбросил ремень с рукоятки, повертел оружие в руках и положил его на высокую деревянную лавку.

— Пять сорок пять? — спросил Лузгин.

— Обижаешь! — сказал Саша. — Семь шестьдесят два! Слона убьёт и рельсу прошибёт. «Акээм», Василич, лучше не придумаешь. Щас мы его осмотрим быстренько.

Водитель Саша надавил большим пальцем куда-то в затыльник над ложем, и кожух автомата отскочил, обнажив длинную белую штангу с пружиной, которая тоже чуть ли не сама собой вылетела наружу и легла рядом с кожухом параллельно раздеваемому на лузгинских глазах автомату. Саша двигал руками неестественно быстро, словно фокус показывал, и Лузгин поначалу решил, что это фокус для него, простого штатского, и лишь потом увидел, что Сашей движет многолетняя привычка и по-другому разбирать оружие он просто не умеет.

Нацелив автомат на лампочку, Саша посмотрел в ствол, хмыкнул довольно и взял в руки ту самую длинную белую штангу. На конце её было утолщение наподобие поршня, и Саша долго разглядывал его, склонившись под лампу и щуря глаза. Потом он потянул пружину, словно физкультурник эспандер, только коротко, снова хмыкнул и принялся собирать автомат всё теми же отрывистыми движениями. Приладив кожух, стукнул по нему ребром ладони, и кожух встал на место со щелчком. Саша взвесил автомат в руке, затем резким махом послал его вверх-вниз, и внутри автомата что-то уверенно лязгнуло.

— Пружина слабовата, — сказал Саша. — Ты с ним поосторожнее, Василич. Уронишь, а затвор сам собой передёрнется, понял? А вообще «калаш» в порядке. На, держи.

Не в первый раз Лузгин держал в руках настоящее армейское оружие и, помнится, даже стрелял на полигоне инженерного училища. Он тогда удивлялся, как это громко, и бьёт по плечу, и какая мушка толстая, почти всю мишень закрывает. Но то, что протянул ему водитель Саша — на ладонях, как саблю в старых фильмах, — отныне принадлежало одному ему. Лузгин вдруг вспомнил свой первый в жизни взрослый велосипед: он тоже был тяжёлый и красивый и тоже его — и ничей больше. Лузгин глядел на автомат и чувствовал, какой он ладный, умный, как всё в нём пригнано и нет ничего лишнего.

— Держишь-то наоборот, — сказал водитель Саша. — Ты руки-то перехвати, Василич. Вот так, ладненько… Смотришься, Василич, как молодой боец!

— А где патроны? — спросил смутившийся Лузгин.

Из-за его плеча к ружейной пирамиде скользнул Храмов, достал из стойки автомат, подождав немного, пока водитель Саша отойдёт, положил оружие на лавку и задвигал руками так же точно и коротко.