Книга Тайна брига "Меркурий" - Владимир Шигин

Вот живые картинки городского быта Южной Пальмиры Воронцовской поры. Хлебный бум беспристрастно обнажал мирские страсти, охватившие всех обывателей Воронцовской Одессы — от предприимчивости и трудолюбия, до меркантильности и стяжательства. В ажиотаже осенней торговли он властно накладывал повсюду свой отпечаток на образ жизни, род занятий, нравы и даже привычки горожан.

Обратимся к тем дням в воспоминаниях прежних одесситов: “Бесстыдство нашей прислуги перешло пределы дозволенного! Не только лакей или кучер, но кухарка, не дождавшись, чтобы обед был изготовлен и подан, кормилица, несмотря на крик бедного малютки и слезы матери, — сетовали одесские дамы, — бросает самые почтенные и щедрые для них семейства, бегут в хлебные магазины для того, чтобы увязывать мешки, сидеть на улицах и подбирать падающий хлеб…”

Но можно ль упрекать ближнего своего за стремление к достойному лучшему вознаграждению его же собственного, честного труда? Зная, что страда “у хлеба” дает им “натурально заработать” целый капитал, охочих прозябать в услужении у господ за… 2 целковых в месяц тогда действительно набиралось в Одессе не много…

Легкость получения работы в Одессе и высокие заработки людей рабочего сословия в страдную пору имели, увы, и оборотную сторону медали — злое, повальное пьянство. Например, пришлые поденщики, оседая в городе в округе порта, уже тогда вместе с аборигенами первой Матросской слободки положили на Канаве начало “люмпен-пролетариату” Южной Пальмиры.

Надо знать, что люди, занимающиеся перевозом пшеницы в гавани в Одессе, замечательная ракалия… Они тяготеют к торговле. Ломовые извозчики нанимают их только во время грузки и поденно. Поденная плата доходит иногда до 3 и даже более рублей одному работнику. Разбойники балуются, если грузка идет сильно, до того случалось, рвут рублевые бумажки для папирос Грузка кончилась, они ничего уже делать не хотят; пропивают все…»

Вообще, по данным за 1808 год лишь один одесский порт принял около 400 купеческих кораблей, а доходы городского бюджета составили 130 тысяч рублей. Чтобы понять масштаб этих денег, достаточно сказать, что фунт (т.е. 400 грамм) ржаного хлеба стоил в ту пору 1 копейку, говядины — 4 копейки, поросенок обходился покупателю в 60 копеек, а гусь — в 30 копеек. Всего за один целковый, т.е. за рубль, на базаре можно было накупить две огромные корзины всякой снеди.

C 1803 по 1810 год в Одессе не было ни одного случая банкротства, в то время как капиталы некоторых местных купцов измерялись уже сотнями тысяч рублей. О размахе торговой деятельности говорит уже то, что в 1808 году в Одессе был учрежден Коммерческий суд, призванный разрешать многочисленные споры и тяжбы между участниками торгового процесса.

В 1817 году Одессе был дарован режим свободной торговли («порто-франко»). Статус «порто-франко» способствовал сказочно быстрому превращению Одессы в третий по величине и по значимости город Российской империи. Достаточно сказать, что в 1836 году чистый доход одесского бюджета превышал валовую выручку ВСЕХ российских городов, за исключением Петербурга и Москвы.

По данным одесского историка Ростислава Александрова, экспорт хлеба из одного лишь одесского порта был больше, чем из всех портов Соединенных Штатов Америки! Не многим меньшим был экспорт сахара и других российских товаров. На гребне «хлебного бума» только в одной Одессе появилось 11 новых «миллионщиков», т.е. купцов-предпринимателей, чей торговый оборот превысил миллион серебряных рублей. А обороты торговых домов Константина Папудова, Ивана Ралли, Павла Ираклиди превысили 2 миллиона рублей. Лидировал же в этом «соревновании» торговый дом купца 1-й гильдии Федора Родоконаки — 4 миллиона рублей оборота Вообще же список богатейших одесских купцов включал 121 фамилию — Рафалович, Вагнер, Масс, Мавро и др.

Казалось бы, богатеют купцы — богатеет держава, что же здесь плохого? Однако все дело было в том, что размеры коррупции и воровства в черноморских портах тоже были поистине фантастические.

Необходимость наведения строжайшего порядка в сфере экспорта хлеба диктовалось непростой международной ситуацией и катастрофическим падением экспорта хлеба в целом, о чем мы уже более подробно говорили выше. Тогда мы говорили о состоянии экономики и внешней торговли России вообще, теперь же нас интересует, прежде всего, вывоз пшеницы.

Историк В. Брюханов пишет. «Еще политика Наполеона, пытавшегося установить “континентальную блокаду”, сильно ударила по международной торговле. Поскольку она проводилась не один год, то всюду в Европе создались национальные и региональные рынки, защищенные от иностранной конкуренции. С падением Наполеона пали и все установленные им запреты. Запасы, не находившие сбыта внутри стран-производителей, были выброшены на международный рынок. Соответственно покатились вниз цены: на зерно, в частности, на Берлинской бирже — в три раза за несколько лет. И, о, ужас — волна банкротств, охватившая всю Европу, мгновенно доказала, что без таможенной защиты долее существовать невозможно. Дружной ответной волной все государства, защищая каждое свою собственную экономику, воздвигали таможенные барьеры — покруче наполеоновских. Это также сказалось на вывозе сельхозпродуктов из России, занявших преобладающую роль в российском экспорте — взамен чугуна в донаполеоновскую эпоху.

Падение вывоза имело прямо-таки роковые результаты. В 1817 году экспорт зерна из России составил 143,2 млн. пудов, в 1820 году — только 38,2, а в 1824 упал до 11,9 млн. пудов… В 1817–1825 годах сокращение экспорта было прямым ударом по и без того небогатым помещичьим карманам. Кризис сбыта зерна и падение покупательной способности потребителей ударили и по российской промышленности. Резко ухудшалось финансовое положение государства: только с 1820 года по 1822 государственный доход сократился с 475,5 млн. руб. (ассигнациями) до 399,0 млн. Соответственно дефицит бюджета вырос тогда же с 24,3 млн. до 57,6 млн. Осенью 1825 года министр финансов Канкрин писал к Аракчееву. “Внутреннее положение промышленности от низости цен на хлеб постепенно делается хуже, я, наконец, начинаю терять и дух. Денег нет”».

Сложившаяся ситуация заставила императора Николая I сразу после восшествия на престол обратить на механизм экспорта пшеницы самое пристальное внимание. Одно дело воровать, когда экспорт составлял 143,2 миллиона пудов и совсем другое дело, когда всего 11,9 миллиона пудов. Ежегодно казна недосчитывалась миллионов рублей, которые потоком растекались по карманам местных воротил-купцов, продажных чиновников и не менее продажных флотских начальников. Масштаба расхищения 30-х годов XIX века на Черном море, возможно, удалось достичь в России, наверное, лишь в эпоху Ельцина. Известно высказывание императора Николая I наследнику Александру: «В России не воруем только мы с тобой, Саша!»

Вспомним теперь загадочную запись Пушкина: «Держава в державе!» — которую великий поэт записал сразу за упоминанием имени Казарского в своем дневнике. Не рассказом ли Казарского о разгуле «черноморской мафии» была навеяна эта странная на первый взгляд фраза? Более точного определения тогдашней ситуации на Черноморском флоте дать просто невозможно. Как мы увидим дальше именно для такой трактовки пушкинской записи, имелись большие основания.