Книга Досье "72" - Жан Коломбье

А плевки, а пощечины? К счастью, шествие не проследовало вдоль Сены, сердце замирало от мысли, что там могло бы произойти!

Когда появилась полиция, вандалы предпочли скрыться. Силы правопорядка ограничились тем, что составили список разбитых витрин и раненых, которых службы «скорой помощи» еще не увезли в больницу.

— Слава Богу, что никого не убили!

Бофор умел принимать быстрые решения. Силам правопорядка удалось задержать трех или четырех громил, среди которых был один алжирец. Это было очень кстати, поскольку недавно полицейские, которые грубо обошлись с несколькими престарелыми выходцами из Северной Африки, виновными лишь в том, что вышли подышать свежим воздухом в скверик, — вызвали возмущение общественного мнения. Правительство не имело права допускать такие промахи. И поспешило наказать виновных: всем дали по три месяца тюрьмы, а алжирца приговорили к году заключения. И объявили об этом во всеуслышание. При этом торжественно заявили, что впредь такие манифестации будут запрещены. И все отмылись от этой истории.

Однако на небосклоне этой новой «Кристальной ночи», как ее окрестил заголовок газеты «Монд», появилось облако со зловонным запахом, из тени которого, как тараканы из щелей, повылезали страдальцы по чистой родине и принялись вовсю болтать о своих привычках. До них наконец-то дошло значение референдума: новая Франция будет зачищенной и молодой. Для арабов и евреев зачистки были уже привычными. Но со стариками это случилось впервые. Вдобавок это шло вразрез с тем, на что их наставляли в учебных заведениях. Но хорошие ученики быстро усваивают новые уроки. В защиту их можно сказать, что сама обстановка благоприятствовала проявлению избытка чувств. Царившая в стране после референдума напряженность, руководимая Браше рекламная кампания, эти старики, дрожащие над своими деньгами, на все готовые со своими щербатыми ухмылками, — все это создавало пригодную для проявления жестокости атмосферу.

В то время Кузен Макс это приветствовал, а теперь он понял опасность настроений второго уровня: чувство безнаказанности, которое породили первые конвои приговоренных к смерти, задержка с принятием обещанных мер по созданию новых рабочих мест — все это способствовало возникновению эксцессов.

По улицам в поисках несчастных, которых следовало бы наказать, шныряли отряды так называемых поборников справедливости. Выкрикивающие оскорбления, размахивающие бейсбольными битами, муляжами, изображая русскую рулетку, эти молодчики вызывали только отвращение. А что полиция? Она опять-таки действовала твердо, но с некоторой задержкой. Можно было подумать, что она это делала нарочно, что все объединились для того, чтобы терроризировать старых людей, давая им понять, что им лучше было бы поскорее умереть.

Бедные старики поняли, что старость полна не только преимуществами. Они поняли — какой жестокий поворот событий для некоторых ветеранов движения крайне правых! — постыдную реальность преступлений против личности. Самым простым решением было решение не выходить из дома. Но ведь надо было есть, выгуливать собак, навещать друзей. И они рисковали, появляясь на улице с видом загнанных ланей, многие из них стали накладывать на лица обильный макияж, чтобы выглядеть моложе своих лет. Те, кому было менее семидесяти двух лет, сжимали в руках спасительные удостоверения личности, а те, кто был старше, расправляли плечи, что, принимая во внимание их возраст и страх, было для них очень неестественно.

На дверях многих бистро, этих гнезд для бездельников, появились таблички с отвратительными образчиками черного юмора: «Нашим трехлапым друзьям вход сюда запрещен». Эта капля переполнила чашу терпения. Началась всеобщая мобилизация ассоциаций против расизма, Лиги защиты прав человека для того, чтобы осудить, наконец, и принять надлежащие меры против этого постыдного унижения человеческого достоинства.

Ситуация осложнялась, Бофор больше не мог сидеть сложа руки. Скрепя сердце — это напоминает мне добрые старые времена — он принял напрашивающиеся решения: полиции — усилить патрулирование, а главное — приказ всем отделениям фалангистов проявлять поменьше рвения. Через нескольких месяцев люди успокоились. Мало-помалу страна вылезла из этой трясины и снова стала испытывать наслаждение своей легендарной сладкой жизнью. Старички снова могли, прислонив свои палочки к стойкам баров, заказать бокал розового вина. Их старшие собратья — пристыженные своими семьями, не желавшими лишних сплетен и новых провокаций возмущения, — садились в белые автобусы с голубой полосой без особого принуждения.

Приближался 2020 год, поколение женщин 1945 года рождения и мужчин 1948 года готовились встретить дату, без которой они с удовольствием бы обошлись, и вспоминали павших друзей. Казалось, все шло как по маслу. И тут случилась новая волна насилия, заставшая врасплох как ГПН, так и самых опытных геронтологов.

Относительная послушность восьмидесяти- и девяностолетних явно усыпила бдительность Кузена Макса и его коллег. Конечно, разрываясь между вопросами организации сборов, строительства и ввода в эксплуатацию «Центров перехода», непроницаемости границ и многими другими, он не мог предусмотреть все. И поэтому они упустили из виду один из главных факторов применения проекта «Семьдесят два»: ведь семьдесят два года это в конечном счете еще достаточно молодой возраст. В семьдесят два года человек может еще быть в хорошей физической форме, быть полным желаний и планов. Находящийся в хорошей форме и преисполненный желаний семидесятилетний человек, которому нечего терять, — поскольку он знает, что через пару-тройку месяцев его ждет укол, — может стать опасным индивидом.

Газета «Фигаро» стала первой, кто сообщил о случае ограбления банка в городе Морбиан. У грабителя, по всей видимости, поехала крыша или он нажал не на ту педаль, когда хотел ураганом умчаться с места преступления с награбленным. Но его развалюха врезалась в стену соседней аптеки, и жандармам удалось без труда задержать этого неуклюжего злоумышленника. Вроде бы ничего особенного. Но дело приняло совсем другой оборот, когда стало известно, что грабитель был в возрасте семидесяти одного года и десяти месяцев и что деньги ему были нужны для того, чтобы «совершить последнее безумство». И что при любом исходе ему было наплевать на то, что его посадят в тюрьму на два месяца, поскольку в апреле его все равно должны были ликвидировать.

Не прошло и двух недель, как трое молодых семидесятилетних стариков забаррикадировались с заложником в одной их шикарных кондитерских. Пресса описывала это в мельчайших подробностях. Глядя на пьяные рожи этих негодяев, легко было представить себе, какую жизнь они вели в течение последних сорока восьми часов! Самым печальным в этой достойной сожаления истории была, несомненно, реакция этой троицы:

— Мы здорово повеселились, теперь и умереть можно! А что?

На следующий день в Сент-Этьене некая бабуля почти семидесяти двух лет решила погулять по-княжески: ловко стянув роскошное колье в ювелирном магазине, — я и подумать не мог, представляете, бабушка, никогда бы не поверил, признавался коммерсант, — она отправилась в лучший в городе ресторан, потом покинула его, не заплатив, и проникла в один ночной клуб, где и была арестована полицией в тот момент, когда требовала подать ей вторую бутылку шампанского.