Книга Очищение - Софи Оксанен

— Иди завтракать. Мартин ушел на работу.

— А если он днем вернется?

— Не вернется, днем он никогда не приходил.

Он пошел на кухню следом за Алиде. Она подвинула ему стул и налила в чашку кофе, но он не сел, а сказал:

— Здесь пахнет Иваном.

Прежде чем она успела остановить его, Ханс трижды плюнул на пиджак Мартина, болтавшийся на спинке стула. Затем он начал искать другие следы Мартина — тарелку, нож, вилку и остановился перед умывальным столиком, толкнул мокрое мыло, оставшееся возле тазика после утреннего умывания, кусок квасцов, на которых свежие капли крови становились коричневыми. Он плеснул кружку еще теплой мыльной воды в помойное ведро, следом полетели квасцы, помазок и лезвие были уже на очереди. Алиде поспешила схватить его за руку.

— Не делай этого.

Поднятая рука Ханса остановилась.

— Будь добр.

Алиде вырвала из рук Ханса помазок, положила его и лезвие на прежнее место.

— Вещи Мартина пока еще в сундуке. Сегодня я открою его и достану принадлежности для бритья и зеркальце Мартина. Будь добр, садись, будем завтракать.

— Какие новости от Ингель?

— Я открыла бутылку ежевичного сока.

— Он спал на подушке Ингель?

Ханс рванул дверь комнаты, прежде чем она успела ответить. Подвинул кровать и схватил подушку Ингель.

— Выйди оттуда, Ханс. Кто-то может подойти к окну.

Но Ханс уселся на пол, прижимая к себе подушку Ингель, зарывшись в нее лицом. До самой кухни было слышно, как он хотел через дыхание вобрать в себя весь ее аромат.

— Я хочу забрать в свою комнатку также и чашку Ингель. — Голос Ханса был приглушен подушкой.

— Нельзя туда унести все вещи Ингель.

— Почему нельзя?

— Невозможно. Будь разумным. Разве одной подушки недостаточно? Я спрячу эту чашку в буфет подальше, за другой посудой. Мартину она не нужна. И хватит об этом.

Ханс вошел в кухню, сел за стол, положил подушку на ближний стул и налил в стакан настойку хрена на спирту более, чем полагалось для лечебных целей. В его волосах были соломинки с чердака. У Алиде руки зачесались от желания схватить щетку и прикоснуться к волосам Ханса. А Ханс вдруг объявил, что хочет уйти в лес. Туда, где и другие достойные мужья Виру, к которым он принадлежит.

— Что ты говоришь?

Алиде не поверила своим ушам. Будто бы его связывала клятва. Клятва! Клятва армии Виру! Говорить о клятве страны, которой уже нет! Сидит за ее столом, крутит ложечкой в ее банке с медом — все это было заслугой одной лишь Алиде. Другие плутали в лесах, преследуемые, голодные, в затвердевшей от грязи одежде, похолодевшие от страха еще до своей последней пули. В то время как этот господин сидит и покручивает ложечкой в горшочке с медом!

Ханс сказал, что не может вынести запаха Мартина в своем доме.

— Может, ты помешался от долгого сидения в этой комнатке? Ты хоть раз подумал, что было бы, если бы сюда пришел кто-то другой? Ты хотел бы видеть здесь русских? Знаешь, во что они превратили бы дом? Что ты вообще воображаешь, мечтая уйти в этот твой замечательный лес? За нашим домом тоже следят. Да-да, следят. Мы находимся близко от леса, и НКВД нисколько не сомневается в том, что кто-то из лесных братьев ходит сюда за едой.

Ханс перестал мешать мед, взял подушку и бутылку с «лекарством» и собрался в свою чердачную комнатку.

— Ты можешь пока побыть здесь. Мартин не придет.

Но Ханс не слушал, он пнул пивную бочку перед дверью, так что дуб загремел о порог, и исчез, выйдя через кладовку в хлев и далее на чердак. Алиде выровняла бочку и пошла следом на чердак за снопы сена. Ей хотелось сказать, что навряд ли кто-то из его лучших друзей остался в живых, но она лишь шепнула: не осложняй свое положение, не будь глупым. Она чихнула. В носу что-то мешало. Алиде вытерла нос платком, на котором появились красные волокна ниток из покрывала Ингель. И вдруг она поняла, что еще ни разу не взглянула Хансу в глаза, хотя годы мечтала об этом, постоянно наблюдая, как Ханс и Ингель обнимаются посреди работы. Ресницы Ханса становились влажными от страсти и желание билось в каждой его жилке. Она мечтала о том, как будет ощущать себя, если испытает что-то подобное. Сможет смотреть в глаза Хансу, не рискуя, что Ингель заметит, какими глазами младшая сестра смотрит на ее мужа. Что бы она почувствовала, если бы он ответил ей таким же взглядом? Сейчас, когда это стало возможным, она этого не сделала. Теперь, когда ей нужен был взгляд Ханса, чтобы очиститься от прошлого, держаться открыто, ходить с гордо поднятой головой, она даже попытки не сделала. Ее нос щекотала ворсинка из покрывала Ингель, каштановая птичка Линды немо смотрела из-за угла шкафа, а Ханс непрерывно думал об Ингель, не видя в Алиде спасительницу. Он лишь бубнил:

— Увидишь, Англия придет нас спасать, все образуется, придет на помощь Америка, сам Трумэн, спасение придет под такими белыми парусами, что белее лишь цвет на флаге Виру.

— Придет Рузвельт!

— Рузвельт умер.

— Запад нас не забудет!

— Уже забыл. Выиграл и забыл.

— В тебе мало веры.

Алиде не возражала. Однажды Ханс поймет, что его спасение не за морем, а здесь, перед ним, и ради него она готова на что угодно, выдержит все, поддерживаемая силой одного лишь его взгляда. Хотя Алиде была теперь в его жизни единственным близким человеком, он все же не смотрел на нее. Но однажды все повернется по-новому. Должно. Ибо в жизни только Ханс значил для нее. Она жила только им.

Стены поскрипывали, в печи трещал огонь, занавески, затенявшие стеклянные глаза окон, трепетали, и Алиде решила ждать. Велела себе всячески держаться и ждать подходящего момента. Затаить пока свои чувства. Она сочла себя слишком нетерпеливой охотницей. Нельзя торопиться, поспешно построенный дом рушится. Терпение, Алиде, терпение. Проглоти свое разочарование, откажись от суетности, от мечты, чтобы любовь в удобный момент вспыхнула сразу. Не будь глупой. Скоро ты сядешь на велосипед, войдешь в обычный дневной круговорот и вернешься к дойке, все хорошо. Алиде убаюкала свое сердце и поняла, до чего наивными были сотканные ее воображением картины этих нескольких дней. Хансу, разумеется, нужно время. Слишком много всего случилось за короткий срок, естественно, мысли его были в другом месте, его нельзя винить в неблагодарности. Алиде еще дождется теплых слов. Но все же глаза ее затуманились слезами, как у капризного ребенка, и злость горячим пеплом иссушила рот.

Завтраки Ингель всегда вознаграждались нежным поцелуем и ласковыми словечками. Как долго ей придется ждать хотя бы маленькой благодарности?

Труп Липси нашли недалеко от дома, на дороге. На ее глазах уже роились мушки. Алиде думала, что после того, как займет место Ингель, ей уже не придется изводить себя мыслями о том, что делают дома Ханс и Ингель в тот момент, когда они с Мартином ужинают в другом месте. Ей не придется терзаться, представляя, как Ингель сидит за прялкой, а Ханс рядом что-то выпиливает, в то время как Алиде старается развлечь Мартина в доме Розипуу. Но мучения лишь обрели новую форму в новом доме, и она беспрестанно думала, бодрствует ли сейчас Ханс или спит? Читает ли газету, новую, которую она ему принесла, или старые, которые он забрал с собой в комнатку? Другого места хранения для старых газет времен Виру и не могло быть. А может, он читает книгу? Трудно было подобрать интересующие его книги. Он захотел взять с собой Библию, семейную Библию. И хорошо, иначе пришлось бы сжечь ее в печке.