Книга Земля обетованная - Андре Моруа

Ставни были закрыты, в комнате пахло лавандой и пылью, и эти запахи воскресили в памяти Клер почти забытые дни: останки куклы Изабо в картонной коробке, Жанну д’Арк на костре, жалобную песнь про короля Рено, чтение Мопассана и махровое полотенце в дверной щели, чтобы скрыть полоску света. Вечером, когда она легла в кровать, простыни были такими же влажными и шершавыми, как в детстве. Стояла прекрасная летняя ночь, и в узеньком камине не было последних, умирающих языков пламени. Но Клер все равно вспоминала эти сполохи огня, чьи отражения некогда высматривала на стенах. Она свернулась в комочек, прижав колени к груди. Прежде эта поза предвещала сны. Могла ли она тогда представить себе, что у героя, которому суждено ее освободить, будет выразительное, усталое лицо ее будущего мужа!

«Но чего же я хотела? – думала она. – На что надеялась?»

Ей вспомнились Фауст и Маргарита в саду, сплетенные в целомудренном объятии; потом каменные Возлежащие, застывшие в вечной своей нежности. Она вздрогнула и заснула. Во сне она увидела гильотину; вокруг стояли мужчины и женщины в одежде времен Революции; она – Клер Форжо – была жертвой, а палач походил на Ларрака.

XXIII

Недели, прошедшие между помолвкой Клер и ее свадьбой, были заполнены множеством ненужных, бессмысленных и традиционных занятий, почти не оставлявших ей времени для счастья или страха. Нужно было заказывать приданое, терпеть бесконечно долгие примерки, выбирать меховые манто в разгар августа, дождливого и знойного, присутствовать на обедах, которые устраивали дальние родственники семейства Форжо или друзья Ларрака. Сам он предпочел бы скромное и быстрое венчание в Версале.

– Ненавижу церемонии, – сказал он Клер. – Прошу вас, избавьте меня от свадебных шествий и маршей. Страна воюет. Так зачем отрывать от дела ради таких пустяков четыре тысячи человек?

Но Клер воспротивилась, выказав неожиданное упрямство, которое и сама считала ребяческим. Лишиться белого свадебного платья – нет, это казалось ей дурным предзнаменованием для будущей супружеской жизни. Она корила себя: «Он прав. Мы ведь действительно воюем, и для него, больше чем для кого-нибудь другого, скромная простота свидетельствовала бы о хорошем вкусе». Одна фраза, сказанная когда-то мисс Бринкер, играла важную роль в ее болезненном желании оказаться в день своей свадьбы в центре торжественной церемонии. «Неужто вы не понимаете, – восклицала мисс Бринкер, когда Сибилла выходила замуж за Роже Мартена, – что все это – органная музыка, фимиам, цветы – служит лишь прикрытием того постыдного акта, который за этим последует?!»

Страх перед мужчиной, который породили в Клер наставления старой девы, несколько померк, оттесненный на задний план бурной новой жизнью, но и там, копошась в джунглях Неназываемого, он время от времени заставлял девушку вздрагивать от леденящего чувства близости неизбежного жертвоприношения.

Она тоскливо вспоминала фразу из Мольера: «Как можно смириться с мыслью, что придется лежать рядом с совсем голым мужчиной?» Правда, Мольер сочинил это в насмешку над Жеманницей, которая решила отказаться от плотских радостей брака.[67]Но и сама Клер испытывала панический страх, думая о том, как разделит свою комнату и постель с «совсем голым мужчиной». Иногда при виде входящего Ларрака ей невольно хотелось съежиться. Однако ее будущий муж держался с ней в высшей степени почтительно и корректно. Он никогда не оставался с ней наедине. В будни они ужинали у мадам Форжо, у Сибиллы или же посещали вместе с ними один из ресторанов Булонского леса. Воскресенья все проводили в Версале. В комнатах, где жила Клер, всюду стояли белые цветы – об этом заботился Ларивьер. Почти каждый вечер она получала какой-нибудь дорогой подарок. Альбер Ларрак преподнес ей кольцо с бриллиантом необыкновенной чистоты, ограненным, как изумруд, и она любовалась им с удовольствием, удивлявшим ее саму. «Может быть, это символ?» – спрашивала она себя, поглаживая пальцем сверкающий плоский камень, красивый, гладкий, холодный и твердый.

– Самый прекрасный солитер на свете, – льстиво улыбнувшись, сказал ей ювелир, – долго ждал у нас появления самой прекрасной невесты на свете.

Свадебная церемония прошла именно так, как ей хотелось. Грегорианская месса («Pro sposa et sposo»), «Introït» Форе, «Panis angelicus» Франка.[68]Горы лилий и бульденежей. Полный набор мундиров французских и союзных войск в ризнице. И Клер, спускаясь по ступеням церкви Мадлен, следом за двумя герольдами с алебардами, чувствовала себя оглушенной, измученной и тяжело опиралась на руку своего мужа.

Было решено, что новобрачные не поедут в свадебное путешествие: Альбер не хотел надолго покидать завод. Поэтому для короткого медового месяца был избран дом в Версале. Сидя в автомобиле, увозившем их туда, Ларрак взял Клер за руку.

– Ну вот, – сказал он. – Вот и все…

– Да… вот и все, – отозвалась она, посмотрела на него и улыбнулась. Он ответил ей счастливым, признательным взглядом.

«Что ж, может, это будет не так и ужасно», – подумала она.

Ларрак велел слугам сервировать в гостиной, сообщавшейся со спальней, холодный ужин, чтобы избавиться от их присутствия.

– Но если вам понадобится Тереза, она, конечно, будет в вашем распоряжении, достаточно только позвонить, – добавил он.

Клер сняла шляпу и фуляровый жакет. Ларрака соблазнила ее белоснежная обнажившаяся шея под белокурыми волосами. Он подошел и поцеловал ее у самых корней волос. Поскольку она не подставляла ему губы, он приподнял за подбородок ее лицо и поцеловал ее в уголок рта. До сих пор все было вполне пристойно, но Ларрак резко выпрямился и перевел дыхание, сказав:

– Давайте ужинать! Иначе, если эта игра продлится…

И Клер подумала: «Придется платить… начиная с сегодняшнего вечера».

Ларрак довольно ловко откупорил бутылку шампанского, наполнил бокал и протянул его ей.

– О, вы же знаете, я никогда не пью вина, – сказала Клер.

– Какая жалость! Цвет шампанского был бы вам к лицу. Вы действительно не хотите слегка охмелеть, даже сегодня вечером? Поверьте мне, после этого все покажется вам куда проще.

– Нет, действительно не хочу, – ответила Клер. – Да и не могу, мне потом будет плохо.

Он разочарованно махнул рукой и спросил, что она будет есть.

– Куриное крылышко и какие-нибудь охлажденные фрукты.

– Неужели вы не хотите омара? Или гусиной печенки?

Клер вспомнила сон, увиденный в Сарразаке, и подумала: «Последний ужин приговоренного».

Сам Альбер Ларрак ел с аппетитом, хотя и казался смущенным, и говорил с наигранным оживлением, выдававшим его замешательство. За окнами темнело. Клер подошла к окну и, опершись на подоконник, выглянула в сад. Легкий ветерок колебал листву; нимфа посреди водоема лила в него тоненькую струйку воды. Клер прошептала: