Книга Сдержать свое слово - Марина Серова

Почему-то я совершенно не чувствовала к ней злости. Воровка, убийца двух человек, организатор побега из тюрьмы… Мне казалось сейчас, что все это совершил кто-то другой, не она.

— Врежик был светом в моей жизни, — глядя на могилу, вдруг поменяла тему Шегирян. — Ему я хотела лучшей доли, хотела, чтобы он был всем обеспечен. Тогда я и сделала первый раз ошибку. Если бы не кража этих поганых денег, отмечали бы мы сегодняшний день рождения моего сына где-нибудь в ресторане… Он был бы жив и здоров…

— Скажите, какая группа крови у вас и у вашего мужа? — перебила я ее совершенно приземленным вопросом.

Женщина посмотрела на меня так, будто вопрос показался ей кощунственным в этой кладбищенской обстановке, но от замечаний воздержалась, а просто ответила:

— У меня редкая группа — четвертая отрицательная. А у мужа была вторая положительная. Почему вы спрашиваете? — теперь уже с тревогой воззрилась на меня Шегирян, словно предчувствуя нехорошее.

Все правильно. Вот и нашлась та самая вторая положительная, что была у того человека, который прожил свою недолгую жизнь под именем Леонида Коврина. Настал переломный момент в нашем разговоре. Сейчас я обязана сказать этой женщине то, о чем предпочла бы умолчать. Я потянулась было за соломинкой, которую протягивало мне мое трусливое «я»: пусть узнает потом, от следователя, от Ковриной — от кого угодно, только не от меня. Почему обязательно я должна сообщить ей самое страшное? Говорят, словом можно убить. Кажется, это как раз тот самый случай.

Мне опять вспомнилось, что Шегирян нагадала мне в самолете, и я тряхнула головой. Может, я преувеличиваю? Карты показали — для кого-то из нас эта встреча очень плохо закончится. Но так и должно быть: Шегирян сядет в тюрьму. Разве это не достаточно плохое окончание? Не надо излишне драматизировать.

— Дело в том… — начала я и запнулась, язык не поворачивался. Но я все же продолжила: — В этой могиле захоронен не ваш сын.

Надо рубить сплеча. Если хирург, вспоров оперируемому живот, будет долго думать, удалять аппендикс или нет, больной истечет кровью. Нужны решительные действия.

— О чем вы говорите? — рассердилась Шегирян. — Не кажется вам, что вы переигрываете, выполняя роль детектива?

Я решительно тряхнула головой и выпалила:

— Здесь покоится сын Ковриной, Леонид, умерший от порока сердца в 1976 году.

— Что вы несете?

Из мудрой и покорной судьбе женщины Шегирян в считанные секунды превратилась в агрессивную бывшую заключенную. Заметно, что обид Вера не терпела. Приготовившись выдержать огонь, сознательно вызванный на себя, я сказала спокойно и внушительно:

— Вы отравили не сына Ковриной, Леонида, а своего сына — Врежика. Сами, своими руками.

Молчание. Долгое, как перелет птицы с севера на юг.

— Она… она воспитывала моего сына?!

— Да.

Ужас, боль, горе, отчаяние — все это можно было прочесть на лице Веры Шегирян. Она не кинулась в порыве ярости меня душить, как я предполагала. Напротив, как-то сразу обмякла и обессилела.

Не говоря больше ни слова, она прошла к соседнему памятнику, рядом с которым находилась лавочка, и грузно опустилась на нее, закрыв лицо руками. Я тихо села рядом, стараясь не мешать своим присутствием. Прошло много времени, прежде чем женщина подняла голову. Ее лицо осталось сухим. Все свои слезы она уже выплакала в прошлой жизни.

— Он вырос красивым, мой мальчик. И умным, — глаза ее засияли при воспоминании о сыне. — Как же так… Я смотрела на моего Врежика, и сердце не подсказало мне, что это мой сын… Как я могла!

Я рассчитывала, что сейчас на голову Ковриной посыпятся угрозы и проклятия, но ошиблась. Вера как будто и не вспомнила, из-за кого ее сын не знал настоящей матери. Все ее негодование было обращено лишь на себя.

— Месть — разрушительное чувство, я это знала. Оно разрушило мою душу — остались лишь руины и пепел. С этим я давно смирилась. Но чтобы прийти к такому итогу… Тем лучше… — вдруг сделала она непонятное для меня заключение и засмеялась.

Глянув в ее странное и неожиданно радостное, открытое лицо, я подумала: уж не помешалась ли она часом. Такое выражение сопровождает лишь безгранично счастливых людей или полных идиотов.

— Пойдемте, — Шегирян резко встала. — Прежде чем сдать меня легавым, вы должны организовать мне очную ставку с Ковриной.

Я опять видела перед собой бывшую заключенную — решительную и способную на все.

Увидев мои изумленные глаза, она добавила:

— Не волнуйтесь. Я хочу ее простить.

И, не давая мне опомниться от столбняка, женщина зашагала вниз по дорожке.

Глава 10

Все время, что мы с Шегирян провели в ожидании самолета, она вела себя совершенно спокойно и уравновешенно. Как будто шокирующее известие не затронуло ее вовсе. Как будто тот факт, что мать убила собственного сына, — повседневное в нашей жизни явление. Я ожидала другого. Истерик, прорвавшихся наружу слез, воплей отчаяния — всего, но только не этого. Ее безмятежный, светлый взгляд, направленный поверх голов, вызывал во мне недоумение.

Я не хотела лишний раз тревожить странную женщину, но профессиональный зуд не давал мне покоя, и я начала потихоньку расспрашивать ее о деталях, мне неизвестных.

— Как вы познакомились с Ковриной? — спросила я, не особенно надеясь на ответ.

— Это было на Черноморском побережье, за год до того, как меня посадили. Мы отдыхали там всей семьей, а Коврина была с сыном. Тогда она показалась мне очень порядочной женщиной, хотя меня и отталкивала немного ее жесткость и бескомпромиссность. Вскоре после этого я пережила развод с мужем, он уехал к себе в Армению. Мне стало не хватать денег… Дальше вы знаете, — помолчав немного, она добавила: — Нельзя доверять людям, даже если они кажутся честными и порядочными. Жаль, что поняла я это уже тогда, когда невозможно было что-либо изменить.

— Как вы смогли ее отыскать, выйдя из тюрьмы?

Шегирян посмотрела на меня невидящим взором.

— Да, это было непросто. Но если человек ставит перед собой цель — он ее обязательно добьется. Тогда, на море, Коврина вскользь упомянула про свою подругу, живущую в Тарасове. Она, конечно, не помнила об этом разговоре. Если бы помнила — не переехала бы так неосмотрительно в этот город.

— Скажите, в тот день, когда вы несли ту бутылку вина… вы были в перчатках?

— Да. Тот октябрьский день выдался холодным, и то, что я была в перчатках, ни у кого не вызвало подозрений. В том числе и у Коврина… — Вера запнулась, — как я думала…

Дав выговориться стюардессе, делавшей объявление для пассажиров, я задала последний вопрос, интересовавший меня:

— Тот рейс, когда мы летели с вами вместе в Тарасов… Что вы тогда делали в Омске?