Книга Как - Али Смит

Как бы то ни было, я всегда знала, каковы правила игры, это знание было врожденным. Я каким-то образом усвоила их еше до того, как узнала, что означает это слово — это тихое, беззвучным шепотом произносимое слово, которое какой-то добрый, всезнающий анонимный провидец накорябал, будто шрам, в школе на моей ученической папке, когда мне было лет одиннадцать или двенадцать; я вытащила свою папку из стопки, и это слово отпечаталось, словно клеймо, у меня в голове. Это слово обрело смысл много позже, когда мне хотелось обжечь себе пальцы, хотелось прожигать сердца других девушек — а не мальчиков, как следовало бы; и вот тогда я чтила этикет маленького города. Я решила чтить его, по крайней мере, до тех пор, пока не выберусь отсюда. Неудивительно, что меня так ошеломила Эми, которая неожиданно ворвалась в мое лето, пахнувшее сливой-ренклодом, и открыла мне то, к чему по-настояшему следует стремиться. Моя истинная Ате, душа моя.

Нет, я не знала тогда, что такое слива-ренклод. Я не пробовала таких слив, почти не пробовала летних фруктов, пока не уехала из Шотландии далеко, далеко на юг, в край летних плодов, где с ними делали пудинги, где на полках супермаркетов круглый год красовались тропические фрукты, клубника и сатсума, а уличные базары были дешевы, изобильны и даже зимой заполнены фруктами. Но и в те годы, здесь, когда все то, что я ощущала, еще находилось под замком, таилось во тьме и вызревало, я уже понимала, что мне нравятся девочки. Мальчики мне тоже нравились, но девочки, безусловно, нравились мне гораздо больше. В то лето, когда я встретила Эми, я была сильно влюблена в американку, которая появилась в нашей школе в прошлом январе. Теперь, вспоминая об этом, я понимаю, что влюбилась в американку в тот год, когда любовь впервые нанесла мне удар под дых своим могучим, крепко сжатым кулаком, и поздно ночью, лежа в одиночестве в постели, я осознала, чтб бывает, если послушаться первых позывов телесного любопытства.

Я запаздывала с развитием. Мне было пятнадцать лет. Помню, тогда я как раз стала интересоваться, какой же была моя мать; не дивиться — примитивно, без лишних вопросов, с верой в ангела-хранителя, — как привыкла делать с раннего детства, но гадать с пытливостью, заставлявшей меня часами вглядываться в ее поблекшие цветные фотографии, просвечивая их в свете настольной лампы с силой ста ватт, и выискивать там то, чего, быть может, не замечала раньше. Кое-что я знала хорошо. Сама она приехала из Бостона, но ее родители были ирландцами. Потому-то она и назвала меня ирландским именем — слишком любила Ирландию. Мы ездили туда всей семьей за год до ее смерти. Есть фотография, где она держит меня на коленях, мы сидим на Джайентс-Козуэй[14]. На платье с узором из вишенок на кайме и с двумя красными помпонами, похожими на вишни, на ленточке вокруг шеи. На маме — легкие голубые брюки с лямками, пропущенными в туфли, белая водолазка и очки, какие носили в шестидесятые годы, а небо у нас над головами голубое, исполосованное белыми облаками. Джайентс-Козуэй — это куча больших плоских камней, которые гигант Финн набросал здесь, пытаясь проложить дорогу через море. На снимке мы обе глядим куда-то влево, а на что именно глядим — это я и пытаюсь понять, держа фотографию у самой лампочки.

Твоя мама отправилась к ангелам. Твоей маме пришлось улететь, она вознеслась на небо. Она обняла меня на прощанье, обдав теплым сладким запахом, а потом замерла, прижав руки к бокам, и вдруг раздался страшный грохот, и огонь вырвался из-под ее ног, из подметок ее башмаков, и она умчалась ввысь, за облака. Только клочки ее одежды, ремешок от ее сумочки осыпались на землю и остались дотлевать в жарком мареве.

Я всегда представляла себе эту сцену в черно-белых тонах, да и сейчас представляю, наверное, оттого, что я насмотрелась хроники, изображавшей высадку на Луну. У твоей мамы было уже наготове имя для тебя, оно только дожидалось, когда же ты скользнешь в него, еще задолго до твоего рождения. Ты была такой малышкой, что соседи даже не подозревали, что твоя мама в положении, пока она не вернулась с тобой из роддома. Она вознеслась на небо, чтобы помочь Богу устраивать райские танцы. Я ни разу не просила отца рассказать мне еще что-нибудь, кроме того немногого, что он сам повторял мне. Когда же я захотела узнать больше — что ж, от нее его уже отделяло множество женщин. Я расспрашивала Джеймса и Патрика, задавала им всяческие вопросы, но не была уверена, не сочиняют ли они про нее все это; по ночам, тихонько перекликаясь на своей двухъярусной кровати, или валяясь летом в высокой нескошенной траве в саду, они занимались тем, чем, наверное, занимаются все близнецы на свете: разговаривали как-то совсем по-особому, соглашаясь с тем, что говорит другой: вначале она надевала красный плащ (как Чудо-мышь, да, совсем как Чудо-мышь), да, как Чудо-мышь, и тогда она могла летать (да, она могла летать, а они — нет, у нее появлялись волшебные чары и такое ружье, которое могло пристрелить даже то, чего она сама не видела), да, и это ружье было настоящим волшебным ружьем, оно позволяло увидеть будущее и прошлое (ну да, она могла видеть нас через это ружье, и знаешь), и знаешь, когда, например, улитки, червяки или какие-то гады хотели подобраться к нам в темноте (да, она быстро их отстреливала), да, потому что она их видела (она все видела и наблюдала за нами), да, за нами обоими, она за нами наблюдала. И за тобой, Эш (да-да, за тобой тоже, Эш). Я, маленькая, кивала в ответ и старалась подражать им — тоже держала травинку между зубами. Но я понимала, что все это выдумки, не верила ни единому слову, даже тогда, когда мы немного подросли и рассказы братьев стали более обыденными.

Нет, были факты, я держалась за них, они таили для меня какой-то свой особый ритм. Она вышла замуж за моего отца в 1958 году, умерла в октябре 1968-го. Она была танцовщицей и умерла от рака. В тридцать пять. Значит, родилась она в 1933 году. Позже я всегда любила представлять, будто все американки, выступавшие в телепередачах, — это она. Те, кто говорил, как она, поразительно похоже на нее. Та миловидная блондинка из «Околдованной»[15], у которой тоже была дочка с забавным именем. Мать из «Семьи Партриджей»[16], такая изящная, что у меня при виде нее все внутри щемило, и желтоволосая красотка из «Звездного пути»[17]— мои волосы были в точности такого же оттенка. Джун Аллисон[18](ее тезка), в «Маленьких женщинах»[19]она держала все семейство в образцовом порядке даже после смерти Бет. Та женщина, которая ехала на сером пони рядом с Кларком Гейблом[20]в фильме «По широкой Миссури»[21], - я смотрела его однажды воскресным вечером вместе с отцом. Пускай темноволосая и чужеземная, она была хороша собой и вынослива, она вела отряд людей по заснеженным горным пустыням, только ей одной доставало храбрости, она кричала на мужчин, боявшихся следовать за ней по снегу, и щелкала бичом. И она тоже умерла, и тоже оставила ему маленького ребенка, как мать оставила меня (хотя тот ребенок был мальчиком и не имел братьев. Что ж, тем лучше). И порой мой отец действительно смахивал на Кларка Гейбла, особенно по выходным, когда ленился бриться.