Книга Казанова - Иен Келли

Таким образом, в двадцать пять лет Казанова снова покинул Венецию, не имея никаких особых целей, кроме как увидеть знаменитых людей, не испытывая финансовых затруднений и свободный от эмоциональный привязанностей. Он заметил, что его братья Франческо и Джованни пробивались в качестве художников, но не задумывался о том, в чем же состоят его собственные таланты. Стояло 1 июня 1750 года. У него были идеальные попутчики: театральная труппа и друг почти одного с ним возраста, с которым он явно был куда ближе, чем с родными братьями. «Я не мог бы выбрать компанию более приятную и более способную принести мне неоценимую пользу в Париже и такое количество блестящих знакомых», — писал он. И где-то в кругу компании Антонио Балетти и его танцоров Казанова прогнал мрачную тучу, которая висела над ним после отъезда Анриетты, и снова принял на себя роль молодого авантюриста и венецианца под маской, в которой отныне будет воспринимать его окружающий мир.

Его театральные корни вскоре пригодились — Казанова немедленно принял на себя новую роль, вполне в духе импровизаций комедии дель арте. Танцовщица Каттинелла, которую он знал когда-то понаслышке, представляла его теперь всем как своего двоюродного брата, но Джакомо это было не по вкусу. «Я видел, что она заставляет меня играть роль, — писал он, — ради собственных интересов», однако венецианец решил подыграть. Это примечательное место в мемуарах, оно показывает, как легко он импровизировал, даже если еще не видел в том для себя выгоды. Невольно он стал ее сообщником в деле ограбления хозяина гостиницы, который давал ей кредит в ожидании прибытия «матери» Каттинеллы и, соответственно, «тетушки» Казановы. Галантный Казанова даже попытался оплатить за нее счет, но только зря перерыл ее спальню в поисках каких-то денег. Однако, казалось, это его не беспокоило: он наслаждался притворством.

Затем он рассказывает об обычной незатейливой связи с дочерью прачки в своей квартире в Турине. Он запомнил ее за благочестие и застенчивость, неожиданные для профессии, представительницы которой были предметом торговли в трактирах. Возможно, ее напускная скромность могла объясняться, как он рассуждал, той ее особенностью, которая проявилась, когда она поддалась его натиску, от каждого его толчка она с шумом пускала воздух. Она продолжала пукать, подобно «басу из оркестра, отмечающему такты в музыке», и тем самым приводила Казанову в состояние полного бессилия из-за разбиравшего его смеха. «Я просидел там на лестнице более четверти часа, прежде чем смог справиться с хохотом… Это происшествие заставляет меня смеяться даже сейчас каждый раз, когда я вспоминаю его».

Его театрально-комическое путешествие продолжилось в Лионе. Здесь он встретил Анциллу, венецианскую куртизанку и танцовщицу, только что вернувшуюся из Лондона и успешно работавшую в Королевском театре «Хэймаркет». Обладавшие хорошими связями, его театральные товарищи почти гарантировали ему право входа в салон пожилого генерал-лейтенанта города, Франсуаде Ларошфуко маркиза де Рошебарона.

Ларошфуко в 1750 году было семьдесят три года. Ему понравился двадцатипятилетний итальянец, его прекрасные манеры, веселые компаньоны и легкое отношение к жизни, он помог Казанове с посвящением в масоны. Вполне вероятно, что именно попутчики придали особый шарм Казанове, привлекший Ларошфуко и лионских масонов, но, кроме того, Джакомо помогли его знания о каббале — частой теме для разговоров между венецианскими актерами, но не в более широком обществе. Лионская ложа масонов, в которую был введен Казанова, следовала так называемому шотландскому уставу, возникновение которого связано с попавшим в изгнание якобитом, шевалье Эндрю Рамсеем, и входила в Великую ложу Шотландии с девизом «Amitie, Amis Choisis» («Дружба и избранные друзья»). Традиции этой ложи восходили к средневековым розенкрейцерам, которые, в свою очередь, признавали силу каббалы.

Казанова мало об этом пишет, но важность включения в иное полузакрытое и международное братство, теснее сплоченное, чем актерское, нельзя недооценивать. В то время, однако, он думал о Париже и вот-вот грядущем новом приключении, а не о высшем просветлении.

Казанова и Балетти прибыли в Париж в разгар лета 1750 года. Мать Антонио, звезда театра «Комеди Итальен», недалеко от Пале-Рояль, выехала с маленькой сестрой Антонио, Манон, в Фонтенбло, чтобы встретить их, и в итоге забрала сына в Париж, оставив Казанову продолжать путь в низком дил юкансе. Его утешением было приглашение на ужин в тот же вечер, а когда Джакомо добрался до Парижа, Антонио уже достаточно убедительно напел семье Балетти дифирамбы в честь итальянца, и те отправили наемный экипаж, чтобы, забрать Казанову из квартиры на улице Моконсейль.

Акт III, сцена II

Париж мадам Помпадур
1760

В начале моего пребывания в Париже мне показалось, будто я становлюсь самым заслуживающим порицания из людей, и я только и делал, что молил о прощении…

«Нет» — это не парижское словечко. Забудьте его или будьте готовы в любую секунду обнажить свою шлагу в Париже. Говорите «пардон».

Джакомо Казанова

В век рококо центр либертенизма находился в Париже, и Казанова с радостью обнаружил, как много удовольствий и возможностей сулит ему новое отношение к жизни, царящее в Париже. «Париж, — писал он, — несмотря на весь ум французов, всегда был и будет городом, в котором преуспевают обманщики… Эта характеристика проистекает из главенствующей над всем моды». Мода тех времен тяготела к сексуальной свободе и столичному цинизму, а монарх, двор и королевские любовницы поощряли и то и другое, заботясь только о собственном услаждении. Кребийон-младший утверждал в «Заблуждениях ума и сердца» (1736): «Вы три раза говорили женщине, что она прекрасна, и большего не требовалось; с первого раза она начинала верить вам, со второго — благодарила, а после третьего — вознаграждала вас». Герой этой книги, известной и Казанове, — семнадцатилетний юноша, на протяжении сотен страниц он познает мир под влиянием более взрослой женщины, маркизы де Люрсе, которая способствует его моральному растлению, именуемому в тот век изучением науки любви.

Через несколько дней после прибытия Казанова уже был знаком с влиятельными людьми и успел много где побывать. Его учителем французского, после вечера, проведенного в доме у Балетти, стал Проспер Кребийон — автор пьес и отец еще более знаменитого романиста. Чем-то вроде салона под открытым небом оказался парк Пале-Рояль со своими кафе, колкостями и сплетнями, а вскоре Джакомо обрел собственную маркизу де Люрсе в лице очаровательной матери своего друга — актрисы Сильвии Балетти.

В модном кафе парка Пале-Рояль Джакомо свел знакомство с Клодом-Пьером Патю, молодым французским присяжным, которому исполнился двадцать один год. Он чуть ли не первый заметил Казанове, что, тесно общаясь с семейством Балетти, тот хорошо узнает Париж. Балетти были известны в богемной среде Парижа, их называли именами знаменитых комедийных персонажей, которых они играли. За семейным обеденным столом, где Казанова неизменно присутствовал на протяжении первых месяцев своего проживания в городе, с ним сидели Антонио, его родители — Сильвия и Марио, пожилая тетка Фламиния (она была столь же говорливой, сколь и упрямой) и младшая сестра Антонио — Манон. Кроме того, в доме Балетти часто бывали парижские литераторы — Мариво (еще один сочинитель пьес) и Проспер Жолио Кребийон-старший, на которого новый приятель Антонио произвел впечатление, и он предложил Джакомо помощь в улучшении его устного и письменного французского. Трижды в неделю Казанова ходил на уроки к Кребийону-старшему, весьма эксцентричному семидесятишестилетнему старику, — еще один пример того, что венецианец легко сходился с людьми самого разного возраста и социального круга, а также его удивительного обаяния в глазах старшего поколения. Уроки проходили в окружении двадцати дурно воспитанных кошек, принадлежавших писателю, и двоим черезвычайно высоким мужчинам (Кребийон был натри дюйма выше, чем Казанова с его шестью футами и двумя дюймами) с трудом находилось место среди сборников французской поэзии. Джакомо говорит, что именно Кребийон дал ему лучший совет как писателю: «Рассказывайте удивительные истории без смеха, будьте умны, уважайте правила грамматики», добавив, что суть великой книги кроется в том, что отличает любовника от кастрата, — в яйцах.