Книга Собака Раппопорта. Больничный детектив - Алексей К. Смирнов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Прятов, ранее сидевший ссутулившись, теперь выпрямился и смотрел на Николаева, не мигая. Вердикт вовсе не раздавил Александра Павловича — напротив, прибавил ему уверенности. Ватников сверлил взглядом его гордую спину.
Неожиданно для себя психиатр ощутил легкую дурноту. Ему вдруг показалось, что это он во всем виноват.
— Тут не обошлось и без моей вины, — подал он голос. Подал нехотя, преодолевая внутреннее сопротивление. — Погибший потихоньку бредил, а я чего-то ждал. Когда надо было переводить.
— Надо было, — жарко подхватил Николаев. — Согласен, Иван Павлович! Он и Кумаронова мог замочить, с этого фрукта сталось бы…
— Да, да, — поддакнул тот.
— Но теперь это уже не меняет дела, — продолжил Дмитрий Дмитриевич. — Мог, не мог… Все могли! Вы и сами, Иван Павлович, запросто — если вдуматься. Не пошли домой, спрятались где-нибудь, потом разыграли телефонную комедию… У вас могли быть с ним свои счеты — вы в призывной комиссии заседаете. Мало ли, что там между вами произошло…
Он умолк, и никто ему не ответил.
Прятов нарушил молчание через полминуты.
— Хорошо, — сказал он ровным, деревянным голосом.
…Александр Павлович не стал отрабатывать назначенный срок и уволился уже на следующий день. Сестры с Мартой Марковной во главе и усиленные Мишей, узнали об этом еще до того, как он написал заявление. Охая и качая головами, приступили к нему, требуя отвальную. Александр Павлович не нашелся с возражениями, а потому состоялся скромный пир.
Все желали Прятову успехов, пили за него, и даже Ватников пил вполне искренне.
Не чокаясь, помянули покойников. Вспомнили о них в разгар торжества. Прекратили на время птичий базар, который, пока длилась минута молчания, клокотал в глотках и рвался наружу. Потом он возобновился с утроенной силой.
Ватников время от времени скашивал глаза и внимательно изучал сверкающие ботинки Александра Павловича, начищенные по случаю.
Еще в углу сидел изваянием Кирилл Иванович и медленно наливался всем подряд. В его зрачках танцевали бледные черти.
И только Васильев сидел мрачнее тучи. Он оставался без помощника, один. Конечно, он моментально оформился на вторую, освободившуюся, ставку. Но легче от этого не было. Отвлекаясь от застолья, Васильев прислушивался к протяжному вою бездомной бабушки из коридора. Ее же перевели, разве не так? Конечно, так. Это выла другая бабушка.
"Как по покойнику, — тоскливо думал Васильев. — Себя отпевает".
Огромный, похожий на льва проверяющий, явившийся в "Чеховку" незаметно, с черного хода, воспользовавшись собственным ключом, присел на корточки и принюхался. Хрустящие полы его белоснежного халата разметались, как будто скрывали некое нелицеприятное действие. Высокого гостя от санэпидемстанции не ждал никто; обычно о таких посещениях докладывали заблаговременно, передавали эти секретные сведения из уст в уста, готовили столы с закусочкой, писали повсюду аршинными вишневыми буквами "Анолит" и "Пищеблок", да показательно распространяли запахи, для насекомых невыносимые настолько же, насколько и для людей. На сей раз визитер явился без предупреждения: он походил, поглядел, да сразу и склонился над неуместной и посторонней субстанцией.
— Дерьмо, — зловеще проговорил ревизор. Фамилия сего высокого чина была Медовчин, и быть бы ему в звании адмирала, когда бы водились в медицине погоны, лампасы, канты и прочие аксельбанты.
Тут же за дверью ближайшей палаты-люкс не ко времени гавкнуло.
Медовчин медленно выпрямился. Лицо его было изъедено то ли оспинами, то ли какими-то другими ямами и вообще походило на "львиную маску", типичную для прокаженных.
— Как это понимать? — спросил он вкрадчиво.
…В сестринской в это время под управлением старшей сестры Марты Марковны тоже происходило активное обсуждение излюбленной и всегда актуальной темы дерьма. Больница, по мнению Марты Марковны, постепенно богатела, дела шли на лад — как и во всем государстве.
— Уже у некоторых немощных, — напоминала она, — появляются личные ходунки на колесиках и памперсы.
И здесь она плавно перешла от этой ремарки к повестке дня.
Действительно: один такой немощный пациент по вечерам так и выходил из палаты на прогулку, страшно довольный: в памперсах и в ходунках. Больше ничего на нем не было. Разве что тапочки. Но с этими тапочками как раз и вышла показательная история. В палату к тому больному перевели соседа из реанимации, очень интеллигентного человека, который под вечер ему насрал в эти тапочки, в обе.
Тот понес тапочки санитарке. И та их выстирала! Замочила в хлорке! Вместе замачивали — так в детстве пускают бумажные и берестяные кораблики. Похоже, что в "Чеховке" и вправду намечался неуверенный, робкий гуманизм. Он делал первые шаги, тогда как известно много лечебных учреждений, в которых проситель моментально получил бы этими тапочками по роже.
А насравшего посмотрела невропатолог, Вера Матвеевна. "Что вы мне его показываете? Нормальный же мужик!" "Да он в тапки насрал". "А, ну тогда да, это дело житейское".
— Так что вот, — резюмировала Марта Марковна.
…Покуда в сестринской обсуждали эту острую тему на свой страх и риск, Анастасия Анастасовна, старушка-эпидемиолог, которая все суетилась вокруг санитарного начальника и норовила подсунуть ему новую модель какого-то очистительного шланга, тоже расслышала тявканье, хотя и была туговата на ухо. У нее затряслись руки, а Дмитрий Дмитриевич Николаев, главный врач "Чеховки", решительно шагнул вперед:
— В порядке исключения, Сергей Борисович. Это палата-люкс, расширенного режима — телевизор, отдельный санузел… Мы сделали некоторые поблажки… за больную лично просил начмед.
— Я только передал пожелание, — незамедлительно поправил его сам начмед: новый в "Чеховке" человек, писаный красавец — усатый, плечистый, охочий до женского пола, любитель выпить и сыграть на гитаре. Его только недавно перевели в "Чеховку", и мало кто понимал пока, насколько опасен сей фрукт и вообще — хорош ли он или вовсе дурен. Он сменил Кирилла Ивановича, ветерана "Чеховки", с которым пришлось расстаться по пьяному делу — не то по его собственному, уже легендарному, не то по чужому, то есть пьяному делу тех, кто подписывал приказ, будучи не в себе, в ответ на заявление об уходе, написанное тоже, вероятно, не в себе. Кирилла Ивановича теперь уж не было в живых.
Медовчин подошел к двери и распахнул ее ногой. В угол кровати забилась тщедушная дамочка со следами недавнего гипноза на заплаканном лице; она даже подвернула под себя загипсованную ногу, а в руках держала карликовую собачку, которая моська немедленно затеяла рычать и лаять на величественного ревизора.
— Я ж ему мамочка… он мне сыночек… — расстроенно и жалобно подвывала хозяйка.
