Книга Умереть и воскреснуть, или Последний и-чу - Леонид Смирнов

— Что же делать, Федор Иванович? Как спасти уезд?

— Придется вызывать подмогу — каменских и-чу. Если, конечно, Гильдия согласится вам помочь… после нашего ареста.

— А если нет?

— Страшная штука, когда личинка ехидны попадает в человеческий организм… Придется запастись привозной водой, объявить в уезде новый карантин, перегородить Кол-добу густыми сетями, чтоб ни одна личинка не проскользнула вниз по течению, и сбросить в зараженные водоемы бочки с крысомором. Деревья вокруг надо сжечь из огнеметов — они могут быть заражены. Личинки нередко забиваются в трещины коры и годами спят, пока не представится благоприятная возможность…

С каждой новой фразой господин градоначальник все больше серел лицом, стискивал и без того туго сжатые кулаки. Смотреть на него было больно. Отец живописал беды, которые обрушатся на наш благодатный край, и я наконец понял: он куражится, тешит душеньку, и месть его сладка. И тогда — впервые в жизни — мне стало за него стыдно.

— Где же взять столько яда? — с тоской спросил военный комендант.

— Купите у фаньцев. Правда, они скорей всего уже в курсе нашей беды. Разведка у них поставлена замечательно. Итак, фаньцы заломят цену. Но даже если три шкуры драть будут, соглашайтесь. Иначе потом придется заплатить во сто крат дороже.

— Настанет время, и я вам выставлю счет! — вдруг с тихим бешенством произнес градоначальник.

— Не валяйте дурака, любезнейший, — пронзительно-ледяным голосом стеганул его отец и, выдержав паузу, произнес равнодушно: — Я устал от пустого разговора. Распорядитесь, чтобы нас отвели в камеры.

Господин градоначальник не выдержал. Вскочил на ноги, опрокинув стул, и взорвался:

— Будьте вы прокляты! Я ведь знаю!.. Вы своими руками!.. Это измена! — орал он, побагровев, как перезрелая малина.

Полицмейстер и военный комендант сидели с каменными лицами.

— Извольте не кричать на меня, — спокойно произнес отец, поднялся с табурета и шагнул к двери.

Господин градоначальник в испуге отшатнулся к стене: ему показалось, будто отец намерен его прикончить.

— Я арестован и не могу ни помочь, ни навредить Кедрину, — добавил отец и зычно позвал: — Надзиратель! — И когда усатый фельдфебель в потертом жандармском мундире просунулся в дверь, отец сказал ему: — Господин градоначальник приказал отвести нас в камеру.

Вопросительный взгляд на начальство. Начальство стоит, отвернувшись к окошку-бойнице и что-то высматривает на речном берегу. Надзиратель козырнул и привычно гаркнул:

— Слушаюсь! Руки за спину! Впе-еред!

Нас выпустили из крепости под утро — господин градоначальник потребовал соблюдения всех формальностей. Городской прокурор оформил кучу бумаг, закрывая уголовное дело. Отцу в камеру принесли доставленный фельдкурьером оригинал постановления с туманной формулировкой: «В силу изменившихся обстоятельств дела».

— Ну что, «умыл» городничего, сынок? — пробормотал дед, которого несли на носилках санитары. Отец шел рядом, держа его за руку.

— Умыть-то умыл, да вот только спину теперь не подставляй…

— А ты чего хотел? Это война… — Голос деда был слаб, но ум по-прежнему крепок. Глаза ввалились, под ними набрякли синие мешки, щеки покрыла болезненная желтизна. За два последних дня он сильно сдал.

Это была последняя боевая операция Ивана Сергеевича Пришвина. Вылазка в особняк Булатовича дорого ему стоила. Проклятый шестиголов нарушил в нем равновесие, и разом вышли из строя все органы деда. Попади он сразу же домой и пройди курс восстановительной терапии фань-ских и-чу, быть может, и обошлось бы. А в тюремной больнице, куда его положили вместе с ослепленными и обожженными бойцами, лечение ограничилось уколами магнезии да витаминов.

На казенном моторе мы отправились домой. Отцу было плевать, что господин градоначальник считает минуты, ожидая нашего прибытия.

Слишком мало просидели мы в крепости, чтобы как следует прочувствовать свое освобождение. И все равно: приближаясь к «гнезду» Пришвиных — с каждым перекрестком, промелькнувшим за стеклом, — я ощущал, как теплеет у меня в груди и тяжесть сходит с сердца.

Мать встречала нас на парадной лестнице. Молчала, Держалась за перила, не в силах сойти вниз. Лицо ее осунулось — остались одни глаза. Отец первым выскочил из машины, взлетел по ступеням, обнял жену. Она обмякла в его руках, уронила голову ему на плечо.

Но уже спустя минуту мама снова была полна энергии, потащила младших в ванную, а они наперебой рассказывали о своих приключениях и готовы были не закрывать рот, верно, до самого утра.

Мы с отцом перенесли деда в его комнату на первом этаже и осторожно сгрузили на потертый кожаный диван — любимое лежбище Ивана Сергеевича. Лучший лекарь кед-ринских и-чу и наш старый семейный врач ждали деда, сидя на венских стульях. Их загадочные инструменты, пузырьки, мешочки и коробочки с лекарствами были выгружены из старинных саквояжей и в особенном порядке разложены на могучем письменном столе. Мы не стали мешать — поцеловали деда в висок, подержали за руку и ушли.

Один за другим Пришвины тщательно отмылись от пота и грязи, переоделись в чистое, все вместе поели домашнего, показавшегося сказочно вкусным борщеца. И лишь затем мы с отцом вышли к терпеливо ожидавшему нас мотору. В Архиерейский сад, где поселилась ехидна, поехали мы вдвоем — двойняшки и Сельма были оставлены дома, несмотря на их отчаянные просьбы. Тут уж мать встала стеной.

Дома царила ажитация, мельтешили дети, и было не до секретных разговоров. В дороге тоже не побеседуешь. Казенный шофер — наверняка негласный сотрудник Корпуса Охраны. Так что я по-прежнему не знал, что происходит в городе.

Слух по Кедрину был запущен своевременно, и операция по истреблению смертельно опасной ехидны проходила при большом стечении народа. Градоначальник в очередной раз пришел в бешенство, но разогнать зевак не решился. Гудящая толпа подпирала густую цепь жандармов и городовых. Даже на изрядном удалении от пруда люди чувствовали себя неуютно. Страх по капле просачивался в душу и изгрызал ее. То один, то другой зевака не выдерживал и, расталкивая толпу, бросался бежать прочь.

Чудовище копошилось в глубине Архиерейского пруда, баламутя воду, поднимая со дна ил и выбрасывая на берег обглоданные скелетики воробьев, голубей, галок и ворон.

Мы вместе с городским начальством следили за ним в бинокли, стоя в ста шагах от пруда — за деревьями, около чугунной ограды с литыми букетами роз. Подойти ближе было никак невозможно.

— Ход роет к реке. К проточной воде рвется — не удержишь. Инстинкт размножения сатанинский… — с видом знатока вещал отец. Я ушам своим не верил: он повторял те жуткие и глупые истории, которьши пугают друг дружку миряне.

Отец стоял, уперев руки в бока, а градоначальник, полицмейстер и военный комендант почтительно ему внимали. Так, по крайней мере, казалось со стороны. Только что подъехавший на моторе Никодим Ершов с трудом сдерживал смех. Отец издевался над ними, а они согласно кивали. Я испугался: если поймут — ни за что не простят. Потом сообразил: в любом случае не простят. Свидетелей своей беспомощности люди такого сорта привыкли истреблять на корню — до седьмого колена.