Книга Другой путь - Дмитрий Бондарь

Я знал, что уже очень скоро Союза не станет, но вот понимания причин этого невероятного будущего так и не приходило. Я то скатывался к полной убежденности в действиях вражеских агентов и предателей, то решал, что во всем виновата кривобокая экономика. Но в условиях интеграции в СЭВ она и должна быть кривобокой — мы делаем турбины для ГЭС, а, к примеру, чехи или югославы — ботинки и вагоны для метро! Потому что это нормальное разделение труда: если у чехов получается лучше всех выделывать шкуры и быстрее шить ботинки — пусть они этим и занимаются! Зато взамен получат лучшие в мире самолеты и качественную сталь!

Вопросы крутились, роились, пересекались и смешивались в непотребную кучу, но ответов не было — мои догадки оставались только догадками, а знание не приходило. И я открывал шторку и смотрел на горизонт, необыкновенно красивый, подернутый бело-розовым пухом облаков, далекий и недостижимый — примерно как мое желание не допустить катастрофы.

Я знал, куда и зачем мы летим, знал, что Куба — просто место пересадки и сокрытия следов: после Гаваны, ставшей в эти дни настоящим Вавилоном, смешавшим все расы и национальности, мы перестанем быть Сергеем Фроловым и Захаром Майцевым. В Мексику полетят два финна — Антеро Мякинен и Тапан Мякеля — до следующей пересадки в Мехико, откуда вылетят в Даллас два американца: Закария Майнце и Серхио Саура.

Под этими именами нам предстояло прожить достаточно долго, чтобы окончательно с ними свыкнуться.

В остальном техническая сторона нашего предприятия представляла для меня пока еще темный лес: причина была все та же — я знал, как и что должно произойти в ближайшие тридцать лет, но не имел ни малейшего понятия о настоящих причинах грядущих событий.

Вместе с боксерами, к делегации которых были приписаны мы, на Кубу летели еще и волейболисты и ватерполисты — весь самолет был забит спортсменами и их тренерами, массажистами, докторами.

Народ по большей части был молодой — немногим постарше нас с Захаром, между собой почти все оказались знакомы; поэтому, когда на десятом часу полета кто-то в передней части салона запел про пешеходов, бегущих по лужам, песню подхватили и все остальные пассажиры.

Мы летели над Атлантикой и весело распевали про голубой вагон. Артем морщился и пояснял, что почему-то нашим путешественникам сильно нравится петь песни из мультиков. Сам он молчал и все так же улыбался стюардессам, носящим воду по рядам.

Мы прилетели в аэропорт Гаваны имени кубинского поэта Хосе Марти в начале десятого вечера — часовая разница, составлявшая восемь часов, здорово растянула этот бесконечный день. Тропики обрушились на нас еще у трапа, сразу по выходу из самолета — несмотря на то что по местным меркам уже была практически ночь, рубашка моментально взмокла и прилипла к телу, а от бетона, едва начавшего остывать, в нас ударила волна теплого воздуха. Я спускался по трапу последним из нашей троицы и смотрел, как Захар вытирает пот со лба, а Артем промакивает платочком свою плешь на темени. На их спинах тоже потемнели рубашки.

— Офигеть. — Это были первые слова Захара, произнесенные на гостеприимной кубинской земле. — Как жить-то в такой жаре?

— Привыкай, парень, турецкая баня, только бесплатно, — порекомендовал Артем. Он повесил свою сумку на плечо и скомандовал: — За мной!

Похоже, здесь он бывал уже неоднократно: мы не стали дождаться, когда разгрузится вся делегация, а, пройдя таможню так же быстро как в Москве, направились куда-то через темный парк.

Свернув на одну из дорожек, мокрые от пота и влажного горячего воздуха, мы остановились под мотыляющимся под порывами ветерка фонарем и через полминуты возле нас с визгом — я даже немного успел испугаться — затормозил ярко-зеленый «Москвич-412».

Водитель — кучерявый мулат — выскочил на тротуар и бойко что-то затараторил. Артем выслушал его и сказал одно слово:

— Маньяна.

Потом эта «маньяна — завтра» преследовала нас все время, что мы пробыли в Гаване. Кубинцы все дела делали через «маньяна».

Артем забросил вещи в багажник, велел нам полезать в машину и сам уселся рядом с Пабло — так звали нашего водителя.

— Сегодня переночуем у Пабло — его каса свободна, жена уехала к матери в Сьенфуэгос. Отдохнем, а завтра поедем устраиваться в гостиницу.

Пока мы ехали в Гавану, начался дождь — сначала в виде теплой мелкой мороси, а потом ливанул серьезно, заливая ветровое стекло так, что пришлось на пять минут остановиться — дворники не справлялись.

Еще минут через двадцать мы въехали в город. В темноте уже ничего не было видно, да и в тех узких улочках, куда нас привез Пабло, смотреть было не на что.

Мы начали выгружаться, когда, шлепая босыми ногами по лужам, у машины остановились две солидных матроны. Одна что-то спросила у нашего водителя, вторая предложила ему какое-то ведро. Пабло некоторое время торговался, они все смеялись, наш водитель сделал неприличный жест и получил за это шлепок черной рукой по губам, на что снова рассмеялся. Несколько раз прозвучало «маньяна». Потом он шлепнул по широкому заду болтливую хохотушку, достал из багажника воронку и вставил ее в бензобак — в ведре матрон оказался бензин. Взяв у водителя деньги, они ушли дальше по улице, а Захар долго смотрел им вслед — на хорошо заметные в темноте белые кружевные рубахи.

Место для сна нам отвели на втором этаже хибары — у раскрытого настежь окна. Артем поднялся еще выше — на крышу, где у хозяина нашлось еще одно удобное для отдыха местечко.

Вопреки ожиданиям, даже приняв по сто граммов знаменитого рома, сразу провалиться в сон не получилось — наверное, сказалась акклиматизация и резкая смена часовых поясов. Мы долго болтали с Захаром о наших впечатлениях, а потом он спросил, что станет с этой веселой страной после распада СССР.

— Фидель вытащит свою страну, — ответил я. — Конечно, будет трудно, особенно в самом начале, когда в одночасье пропадет рынок для сахара и прекратится помощь братского Союза. Они потеряют очень много — едва не половину своего хозяйства и пятнадцать лет будут выползать из той ямы, в которой окажутся по милости нашего последнего Генсека, продавшего и страну и друзей — не глядя, оптом. Кубинскую революцию спасут пляжи, море, фрукты и медицина, равной которой нет ни у кого в регионе. И еще долго не появится.

— Я где-то читал, — сказал Захар, — что в начале пятидесятых Куба была более развитой страной, чем Япония.

— Япония в начале пятидесятых была после войны. После Хиросимы и Нагасаки, после того как потеряла вообще все. Низкий старт.

— Чего? — заворочался Захар.

— Эффект низкого старта. Если мы имеем выпуск продукции ежегодно на 100 рублей, то выпустив в следующем году на 10, мы получим десятипроцентный прирост темпов, а если изначально была тысяча, то увеличив ее выпуск на пятьдесят рублей, мы в абсолютных единицах получим пятикратное превосходство над низкостартующим соперником, а вот в относительных он нас обгонит вдвое, потому что наш прирост будет лишь пять процентов. Вот с этим эффектом «низкого старта» и связано наше постоянное двукратное опережение темпов роста экономики над США и постоянное при этом отставание в абсолютных величинах. Хотя если бы эта гонка продолжалась достаточно долго — мы бы, конечно, догнали и перегнали.