Книга 1993 - Сергей Шаргунов

Глава 8

Таня с самого детства слышала, как родители попрекают друг друга.

Дальнее расстояние до Москвы, оборвавшийся провод, ржавая вода, шум газового отопления, скудость в магазине, опасный гололед и непролазная грязь, грохот поездов, хулиганы в школе – всё выводило их на обоюдные упреки.

– До станции топай. До города час в электричке стой. Назад еду – силы на нуле, – жаловался Виктор.

– Сам такое устроил, ревнивец, – ехидно замечала Лена.

– Надо замуж нормальной выходить…

– Если что не нравится, еще время есть – ищи себе нормальную. Может, в той же Москве и найдешь.

Некоторые обстоятельства, к которым отсылали родители, были для Тани загадочны, и отец, и мать темнили в ответ на ее расспросы, но главное – она сама тоже была недовольна. Таня винила родителей, не зная, кого винить больше: “Надо же, в Москве жили. От Москвы добровольно отказались”. Винить больше следовало отца, ведь он, как говорила мама, “переправу сюда навязал”, но хотелось почему-то больше винить мать, да и основания были: ведь она согласилась и это ее любимая мачеха предложила дом.

Иногда Виктор нахваливал их житье.

– Другие деньги большие за такое платят. Сидим среди лесов. Да и дом просторный, свой. В Москве дети задыхаются, а наша цветет!

– Не цветет, а киснет, – опровергала Лена.

– Станция близко, и вообще-то ходьба полезна, у нас все удобства есть, плюс природа. Иногда чудится: в свое детство вернулся… – благодушно настаивал он.

– Чудится ему… А мне каково! Знала бы, за кого иду… Лишил меня балета.

– В Москву на работу ездишь, вот и на балет езжай отдельно.

– Спасибо, научил! Что бы я без тебя делала? Ребенка бросить, отдых отменить и на электричке в театр, чтобы ночью потом обратно переться?

Когда Таня была маленькой, она брала сторону Сорок третьего. Зимой папа иногда отправлялся с ней в лес за железной дорогой, они брели, утопая меж поваленных елей, и он говорил: “Его проделки”. – “Чьи?” – “Не кричи!” Выходили к огромному сугробу, и отец прикладывал палец к губам: “Тише, не разбуди. Ты знаешь, кто там?” – “Кто?” – Таня переходила на сипящий шепот. “Это он спит”. – “Медведь”, – догадавшись, замирала. Но однажды весной, подросшая, она с подругой Ритой зашла в тот лес, обещая показать медведя – “Папа его видел”, – без ошибки пролезла сквозь талые завалы и нашла нужную поляну, но вместо голодного рыка их встретила куча веток, мокро блестевших из-под расползавшегося снега, поверх чернела автомобильная шина.

Той весной было такое таяние снегов, что в низине между их улицей и железной дорогой возникла настоящая река; запах ее, дикий и живой, вызывал радостное беспокойство. Ходили вдоль реки, и папа обещал сколотить плот, а ночью разбудить Таню и сплавать вместе: светя фонарем и отталкиваясь багром. Ночь она проспала и утром, плача, вбежала к родителям: “Где плот?” – “Какой плот? Тебе приснилось?” – сказала мама, что было особенно обидно, а папа жалко отшутился: “Его съела акула”.

Летом он водил ее в другой лес – в километре от дома, на окраине поселка. Вдали жужжало Ярославское шоссе. “Это страшная огромная муха, веришь или нет?” Таня мотала головой с рыжеватыми косицами: в муху она никогда бы не поверила. Тогда он показывал следы на дороге, вероятно, козьи, и таинственно нараспев произносил: “А это кабан, на кабана поставим капкан!” Он мастерил на месте нехитрую ловушку из ржавых гаек и ввинчивал в болотистую почву, однако охота была обманна. Убедившись в сплошном вранье (которое она списывала с отца на окрестную местность), Таня решила, что в Москве (где она бывала мало – по два раза на елках и балете, по разу на спектакле и в цирке и еще несколько раз у мамы на работе и в гостях у бабы Вали) жилось бы несравненно лучше, поэтому лет с восьми при родительских спорах всегда брала сторону Москвы.

Переехав за город, Лена уволилась из Министерства обороны и через несколько лет, когда Таня встала на ноги, устроилась работать в аварийку – сидеть на телефоне и принимать вызовы. Виктор проработал в ФИАНе еще несколько лет. Перешел в Московский электронный институт, на заочное, получил диплом.

Из лаборатории он вынес одно главное воспоминание, наплывавшее вечерами: обмакнул палец в красную краску и оставил отпечаток на Луне. Вернее, на детали, которая потом была вмонтирована в луноход на заводе Лавочкина и отправлена на Луну. Если точнее, это была коробка, соединенная с рентгеновским телескопом, предназначенным для поиска лучей, исходящих от невидимых глазу звезд – квазаров. Луноход походил и умер, а отпечаток Брянцева навсегда остался в небесах.

Бывало, в стылых сумерках выходили на двор: Таня хватала варежками и разбрасывала ускользавший сухой снег, отец, взяв лопату, расчищал дорожку до стеклянного сверкания.

– Ух ты какая, – говорил он, запрокинув голову в шапке-ушанке. – Яркая какая, всю насквозь видать… Мороз потому что… Далекая, высокая, а всё же я дотянулся…

Таня смотрела вверх и думала, что смутные пятна на Луне – это отпечатки папиных пальцев. При другой погоде Луна целиком бывала как слабый отпечаток пальца.

Виктор не только оборудовал летний домик под мастерскую, где грохотал и звенел инструментами, взвивая красноватую пыль (точил косы, собирал велосипеды, выпиливал дверные ручки из дерева), но и у себя наверху держал множество железяк и две станции: он заделался радиолюбителем и шарил по эфиру. Он не терпел, когда к нему входили в комнату, и запрещал Лене у себя убирать. Как-то за несколько вдохновенных часов изготовил длинную трубу-телескоп, спаяв вместе железные банки из-под горошка и кукурузы.

– Жестянщик. Буду тебя жестянщиком звать, – язвила жена. – Выкинь скорей свои жестянки. А то увидит кто, подумает: сумасшедший в доме живет.

– Я для Тани старался. Звезды ей показывать буду. Тебе-то, темная душа, ничего не интересно.

Но на звезды он смотрел в одиночестве и берег трубу свято, как и книжки по астрономии, которые закрывал в стальной толстый сейф. Только раза три в радушном настроении и при должной погоде он давал дочке заглянуть в телескоп из своего окна, но тут же отнимал, приникал сам, что-то крутил, сбивчиво пытался объяснить, махал руками и, свирепея, отсылал вниз. Лене он звезды даже не предлагал, да она и не просила.

После ФИАНа Виктор, искавший, где бы заработать побольше, устроился в почтовый ящик 2929: он мастерил приборы для наведения. Наводить можно было всё что угодно: корабль, самолет, ракету, снаряд. Об этой работе рассказывал неохотно. Однажды с напарником они сочинили интегратор тока для боевой ракеты – полгода паяли, и наконец получился прибор размером с два их кулака. А потом ракета пролетела от Плесецка до Камчатки и волшебно попала в круг радиусом один метр. Виктору и его напарнику выдали премии и грамоты.

Несколько раз накануне главных праздников директор, академик Пилюгин, легенда, жилистый старик с кусачим и одновременно сердобольным взглядом, обходил институт, где всюду его по заведенному обычаю встречали столы с водкой и закуской. Академик каждому пожимал руку и с каждым чокался, просвечивая острым взором.