Книга Римский Лабиринт - Олег Жиганков

То, что Ангелериус сразу по рождении дал своему ребёнку имя, вызвало одобрение одних и возмущение других жителей деревни. Дело в том, что в связи с высокой смертностью новорождённых большинство крестьян не спешили давать детям имена — до тех пор, по крайней мере, пока те не будут крещены. Родителей страшило, что если их ребёнок умрёт до крещения, то его душа навсегда попадёт в ад. Поэтому они и не давали детям имён: нет имени — нет и человека. Ангелериус, таким образом, поступал против устоявшегося обычая. Впрочем, на самом деле это никого особо не смущало — жители деревни не отличались особой пунктуальностью в отправлении и выражении своей религиозности. Если отец решил, что сейчас самое время дать ребёнку имя, — значит, у него на то имелись основания. Значит, так тому и быть!

Прошёл месяц, и Ангелериус решил крестить своего сына. На краю деревни всё ещё стояла небольшая полуразрушенная каменная церковь. Никто не мог припомнить, когда она была построена и кем. Никто не видел, когда в эту церковь в последний раз наведывался священник. С крестьян брать было нечего, и священники давно подались на более сытные пажити — в города.

Ангелериус сам наполнил водою древнюю купель, стоящую перед входом в церковь. Затем он взял на руки своего сына и прочитал над ним старую молитву: «Ego baptizo te, Pietro, in nomine Patris et Filii et Spiritus Sancti. Amen».

После этого он быстро окунул младенца в воду, из которой его принял на руки крёстный отец Пьетро — землевладелец из соседней деревни, который особым образом расположился к ребёнку и даже обещал родителям в должное время научить его грамоте и наставить в христианской вере. О нём поговаривали, что он как-то связан с валленсами — жителями горных долин.

В провинции Молизе валленсов (или сабатати, как их звали в соседних провинциях) знали издревле и уважали. Это были добрые и сердечные люди, которые совсем не походили на жадных бенедиктинцев, на земле которых проживала половина крестьян Молизе. Живя на своей собственной земле, Ангелериус мог только сочувствовать монастырским крестьянам, которые со всех сторон были обложены данями и должны были наряду со своим маленьким огородом работать ещё и в огромных монастырских огородах и садах.

Ангелериус слышал, что когда-то валленсы наполняли не только горные, но и предгорные равнины, жили в Милане и Лионе. О них говорили, что они являются носителями чистой христианской веры, которую исповедовали их учителя, отцы Церкви Амвросий, Вигилантий и Клавдий. Однако около столетия назад папа Николай II добился того, чтобы епископ Милана вошёл в вассальную зависимость от него. С тех пор валленсов начали гнать. В результате нескольких военных столкновений с войсками папе удалось взять под свой контроль предгорные районы. Но не горы! Крестовые походы загнали множество людей в горные долины. Некоторые перевалили через Альпы и благополучно устроились по другую сторону от них, спустившись в долину Рейна. Другие скрылись от преследований на высокогорных лугах Пьемонтских Альп. Повсюду они открывали школы, занимались земледелием и скотоводством, ремеслом и торговлей и жили в горах, ни в чём не нуждаясь.

Ангелериус слышал о Пьетро из Вальдо, который недавно был в Изернии. В городе незадолго до этого произошёл большой пожар, и Пьетро с товарищами, узнав об этом, пришли, чтобы врачевать людей и помочь им как-то обустроиться. О Пьетро говорили, что происходил он из семьи богатого торговца, у которого было всё: дома, рыбные пруды, мельницы, красильни, поля, виноградники и торговые лавки. И от всего этого огромного состояния Пьетро Вальдо отказался — раздал его нищим, чтобы самому стать самым нищим из всех и вести жизнь святого человека, странствовать, служить бедным людям и проповедовать Слово Божие. Когда Ангелериус давал имя своему сыну, он думал о Пьетро из Вальдо не меньше, чем о святом апостоле Петре.

Глава 18. Адриан встречает своё прошлое

Dux femina facti.

(С женщиной во главе.)

Виргилий. «Энеида»

2007, 18 сентября, Рим

Всё изменилось в жизни Адриана Фера с появлением Анны. Шаг за шагом он выбирался из подземелья своего мрачного века к Возрождению, к Ренессансу. Он почти бросил пить и вылил все крепкие напитки, которые нашёл у себя в квартире. Он даже бросил курить, а вчера, покупая продукты, заметил, что у него в тележке была собрана в основном здоровая пища. Мир снова обретал и запахи, и краски. Этой осенью ему суждено было встретить последнюю, давно уже нежданную весну своей жизни.

С тех пор как Адриан увидел Анну, он не переставал ни на минуту думать о ней, мечтать о её стройной фигуре, красивых плечах, замечательных зелёных, как море, глазах. Проводив Анну, Адриан обычно ещё долго то и дело подносил к лицу правую руку, которая пахла её духами, и тогда в его ушах как бы снова звенел её сладкий и густой как мёд голос. Сегодня он опять увидит её, и они будут долго гулять вместе по Риму, и ему не будет уже так невыразимо одиноко и тоскливо. К лучшему или к худшему, перед ним раскрывалась новая страница его жизни.

Сегодня они договорились встретиться на пересечении Виа Сакрестиа и Виа Теутоника, неподалёку от стены Ватикана, и Адриан вышел из дома за целых полтора часа — он, как мальчишка, просто не мог сидеть и ждать. Он задумчиво бродил по городу, с жизнью которого так трагично переплелась его судьба. С этим же городом были тесно связаны жизни многих поколений его предков, останки которых покоились в семейном склепе. Он любил этот город, любил его теперь почти до слёз — уже хотя бы за то, что тот принёс ему Анну! Адриан глядел в сотни распахнутых настежь окон, украшенных цветами и разноцветными занавесками, и вдруг вспомнил себя маленьким мальчиком, бегающим по улицам и подворотням, лазающим по деревьям, подглядывающим в окна и гоняющим голубей…

«Неужели тот мальчик всё ещё жив? — думал он, и слёзы наворачивались ему на глаза. — Неужели он ещё топчет землю — ту же самую землю? А вдруг, — Адриан даже остановился как вкопанный от этой мысли, — вдруг опять возможно будет испытать счастье? Беспричинное, как в детстве? Хоть на день, хоть на час?» Конечно, ему никогда не жить нормальной жизнью, никогда не иметь ни семьи, ни детей. Но почему бы сейчас, прямо сейчас, ему не быть счастливым? Пусть даже беспричинно. А потом — будь что будет.

Адриан вновь зашагал по улице. Он вспомнил своего отца, графа Джироламо Фера, научившего его видеть за зданиями их историю, слышать то безгласное послание, с которым обращаются к людям камни, уметь перевести его на язык слов. Отец был владельцем маленького отеля, деградировавшего со временем в мотель, и большой любитель и знаток римских древностей. Это он сделал из своего сына историка — послал Адриана учиться в университет. Уже на последние деньги отца им и Адрианом была собрана уникальная коллекция древних книг и манускриптов по истории Рима и римской архитектуры. Как хотел бы Адриан, чтобы отец мог видеть его счастливым! Отец, наверное, был единственным во всём мире человеком, который верил в невиновность Адриана. Притом что даже сам Адриан в это не верил.

Свою мать, урождённую герцогиню Генриетту Флоричи, Адриан знал только по фотографиям — она умерла, когда он был двух лет от роду. Но иногда ему казалось, что он помнит её. У неё были большие и добрые, лучистые глаза и необыкновенной, пугливой красоты рот. На какую бы из фотографий своей матери Адриан ни смотрел, ему всё казалось, что ей как-то неловко за свою красоту и она стремится, впрочем безуспешно, её прикрыть.