Книга Веледар - Александра Вайцеховская

не пускали, от греха.

А колдун вот поверил в рассказ девочки и тут же смекнул, что ему делать надо. В тот же день нанял он кузнеца и приказал сковать для себя доспехи серебряные, а как доспехи были готовы, надел их, сверху плащом прикрыл и пошел в то самое поле.

Пришел, стал ходить да колосья между собой путать. Жарко в доспехах было на палящем солнце, но колдун упорный был и терпел, обливаясь потом. Много колосьев он запутал, а потом схоронился и стал полудницу стеречь.

И вот солнце в зенит прикатилось, и явилась ему огненная дева невиданной красоты. Увидала она, что колдун на ее поле натворил, ужаснулась. Кинулась распутывать да поправлять.

А колдун тут как тут. Встал он из травы высокой во весь свой немалый рост, молвил:

— Ну, здравствуй, полудница. Долго я тебя искал и нашел наконец.

Посмотрела на него дева, нахмурилась, рассердилась.

— Ты, значит, мои колосья путал?! Да еще и в полдень поле мое оскверняешь! Не сносить тебе головы!

Ринулась она к нему, полыхая праведным гневом, а колдун плащ свой с плеч скинул и предстал перед ней в ослепительно-серебряных доспехах. Свет полудницы от серебра отразился и ударил ей в лицо нестерпимым жаром, выжигая глаза.

Упала она на колени, заслонила лицо ладонями, а колдун все напирал на нее, и отраженный свет жег ей руки и грудь. Совсем уж он близко подобрался. Совсем почти погубил полудницу и руки жадные тянул, чтобы дар ее забрать, как вдруг…

Девочка та любопытная была, как сорока, но отнюдь не дура. Когда колдун ее про полудницу расспрашивал, смекнула она, что к чему, и в тот день следом за ним тихо кралась до самого поля, а там на меже схоронилась. Жаль ей стало полудницы, да к тому же девочка вину перед ней ощущала, что чуть не ослепила. А полудница ведь у них хорошая была, за полем ухаживала, и поле из года в год урожай давало богатый.

И вот когда колдун латной рукавицей схватил уже полудницу за горло, девочка выскочила из своего укрытия и окатила его варом сосновым с ног до головы.

Поблекли сияющие доспехи, помутнели, и полудница тут же выпрямилась во весь рост, головой в небо упираясь. Простерла она длань свою над головой колдуна, и тот вспыхнул, как колос сухой, закричал истошно.

Девочке страшно стало. Упала она на землю да глаза зажмурила. И лежала так, пока крики колдуна не стихли и полудница не молвила:

— Открой глаза, девица. Не бойся, не обижу. Ты меня спасла.

Девочка любопытная все же была. Приоткрыла один глаз, затем второй. Затем во все глаза уставилась. Не было больше в поле никакого колдуна, только пятно почерневшее на земле. А в центре того пятна — маленький черный камушек.

Полудница наклонилась над тем камушком, подобрала его, в ладони покатала.

— Вот и все, что от жадного колдуна осталось, — молвила она. — Только маленькое черное сердце. Я отблагодарю тебя, девица. Подойди ближе ко мне.

И девочка подошла, хотя страшно было, аж поджилки тряслись, но она была не только любопытная и умная, но еще и храбрая. А полудница положила свою ладонь ей на сердце, не обжигая, а грея ласковым теплом, и сказала:

— За храбрость твою дарую я тебе и твои потомкам способность повелевать огнем. Покуда будут храбрые сердца в твоем роду, дар мой не иссякнет. А это, — полудница показала снова на камушек, лежащий на ее ладони. — Другой мой подарок, за ум твой острый. И пользоваться им надо с умом. Сможешь у людей дары их забирать, как я, да смотри, не зазнавайся. Помни, что с колдуном случилось. Опасный это дар, и передать его детям твоим в твоей же воле будет. Захочешь — отдашь, не захочешь — в могилу с собой унесешь. Будь мудра в своем выборе.

Только молвила это полудница, как тут же исчезла, растворилась в солнечном свете, будто и не было ее вовсе. А девочка камешек к губам прижала и прошептала тихо:

— Принимаю дар твой, полудница.

И пошла домой. И с тех пор дружбу с огненной девой водила. Каждую неделю в поле подношения делала: то хлеб, в чистую косынку завернутый, то крынку молока. А как пришло ей время умирать, завещала дар старшей дочери, а та своей дочери. И так и передается этот дар по женской линии и по сей день, и цепь не прерывается. И берегут потомки дар этот от чужих жадных глаз и рук пуще собственной жизни…

* * *

Я умолкла, и наемник молчал тоже, задумчиво теребя рукав своей рубахи, обдумывая все, что я рассказала.

— Вот так, — вздохнула я, чтобы прервать эту неловкую тишину. — Хочешь — верь, хочешь — нет.

— А ты сама веришь?

— У меня выбора нет. Как сомневаться в этом, если оно во мне? И ты видел: огнем я повелеваю и дар у Демиры тоже отобрала.

— Знал я, что ты не простая ведьма… Но чтоб настолько. Получается, ты потомок той девочки?

— Так мать говорила. И я думаю, что это правда.

— То есть способность огнем управлять — это…

— Да. Дар только моего рода.

— А есть ли еще кто в твоем роду? Мать твоя ведь…

— Умерла. И я была ее единственной дочерью, а о другой своей родне знать ничего не знаю. Людей, с огнем управляющихся, не встречала больше. Дар из сердца колдуна тоже мне достался, как ты понимаешь. И об этом молчать следует.

Наемник серьезно кивнул, а затем потянулся, сжал мою руку в своей ладони и пообещал:

— Пытать будут, а не скажу. Можешь мне верить.

— Уже доверилась, Вель. Никому этого прежде не рассказывала. Лучше вообще забудь то, что услышал. Опасное это знание, и пытать за него будут, не сомневайся.

— И ты во мне не сомневайся. Боль — это всего лишь боль, и меня она не пугает. Есть вещи куда страшнее.

— Неужели тебе страх не чужд? — я прищурилась глядя на него. — Ты же даже в лесу не боялся, когда леший лютовал. Я сердце твое слышала.

— Ты рядом была, — он перевернул мою руку ладонью вверх, стал пальцем узоры какие-то выводить. — А вот на берегу, когда я от зелья твоего очнулся и понял, что ты с Демирой одна воевать ушла… Вот тогда мне стало страшно.

— Договор наш в этом случае…

— Да причем тут договор?! — внезапно вспылил он, бросая мою руку. — Извини, — тут же совладал с собой, встал с лавки, и я поняла, что