Книга Дети в гараже моего папы - Анастасия Максимова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В ее квартире теперь совсем по-другому пахло, не сиренью, но чем, он не мог определить. Плотный такой домашний запах, и новая мебель. Все вокруг белое, икеевское, и желтый текстиль. Эля заваривала крепкий чай в стеклянном чайнике, а ребенок сидел на полу, на ковре в виде цветных пазлов, и стучал пластиковыми пирамидками. Дома Эля носила теплый фланелевый костюм, и Егор на секунду зачем-то представил себе, что они женаты, а на полу сидит их общий ребенок. Хотя на ребенка он старался не смотреть, как будто вместо него был вырезанный трафарет.
Не случись всей этой истории, они могли бы и дальше встречаться, потом пожениться, потом вместе переехать в Москву или остаться тут, учиться, работать. А Каргаев бы старел с ними в соседнем доме, возился бы с внуками, третировал бы маму, но мягко, так что она была бы только рада. Уговаривал бы их с Элей приехать на дачу, чтобы дети хоть по травке побегали, на свежем воздухе погуляли, а то что все этот город, там такой воздух, хоть топор вешай. Они съездили бы туда разок, а потом искали бы отговорки, и отец делал бы вид, что расстроен, а на самом деле у него оставалась бы его дача. И его гараж.
– Подвис? О чем задумался?
– Представил нас женатыми.
Ой не, засмеялась Эля, подхватила на руки ребенка, усадила себе на колени, вот это ужас был бы.
Почему это?
Ты, Егор, не умеешь в брак, и я не умею. Я сейчас представить себе не могу, чтобы с мужиком под одной крышей жила.
А с девушкой?
С девушкой еще куда ни шло, но все равно лучше одной. Я животное территориальное, мне важно, чтобы вокруг все до последнего клочка было моим.
А я почему, по-твоему, не умею?
Ты же до сих пор не женат?
Так мне всего двадцать шесть.
Самое время. Часики-то тикают. А если серьезно, Егор, ты все время был только о себе. Мы когда встречались, я все никак не могла понять, что не так: ты вроде эмпатичный и всегда спрашивал у меня, как дела, но все разговоры все равно сводились к твоим проблемам.
Егор обиделся, но ненадолго. Эля выглядела очень живой, веселой, а ребенок хватался за ее пальцы, и за скатерть, и за чашку. Они обсудили Москву и последние новости, ужаснулись, помолчали, Эля налила чай и открыла печенье, а ребенку вручила банан. Он стискивал его, и банановое пюре выдавливалось между пальцами. Не самое аппетитное зрелище, но не ужас-ужас.
У Эли не было мужа – не в смысле сейчас, а вообще не было. После того как Егор уехал, она в институте уже познакомилась с парнем, встречалась с ним два года и после этого решила, что все, никаких больше серьезных отношений. Нет, никакой жести не было, он меня не бил, ничего такого, просто это, ну, равно что все время жить на одной гречке. Даже если очень любишь гречку, невозможно только ею питаться, иногда хочется геркулес или вообще манго.
Потом разговор все равно съехал на грустное. Эля рассказала, что мама умерла три года назад от рака крови, сгорела за полгода, тяжело уходила.
Как ты сам сейчас, спросила она. Что было после того, как вы уехали?
Ты же не хочешь слушать.
Почему это?
Сама говоришь, что я все время в наших отношениях одеяло на себя перетягивал.
Господи, Егор, да какие отношения, нам было по шестнадцать.
Для меня все серьезно было.
Для меня тоже. Не обижайся, мне правда интересно.
Егор рассказал, что сменил фамилию и сразу после колледжа переехал в Москву. Потом выпил еще чая и зачем-то рассказал Эле про маму с Пашей, про пьяный свой разговор с Шамилем и про то, что мама в том самом гараже держит банки с огурцами. А еще – про то, как он наблюдает за оставшимися и как встречался только что с Димой, чтобы попросить прощения, но так его и не получил. Пока он говорил, Эля прижала ребенка к себе и как-то ощетинилась, лицо у нее вытянулось и заострилось.
Вот знаешь, вдруг сказала она, почему Каргаев на суде сидел в клетке?
Егор удивился: это тут при чем?
Я тогда об этом не думала, а теперь, когда у меня Милка, понимаю. Если бы его не посадили за решетку, его бы родители голыми руками убили. Я не шучу сейчас, не преувеличиваю. Видел в «Рассказе служанки» серию, где насильника живьем разрывают? Вот тут та же история была бы.
Ты сейчас мне как будто что-то доказываешь, или тебе кажется, что я с тобой спорю.
Я когда вспоминаю, у меня мурашки от злости бегут. Я так жалею, что отменили смертную казнь, что его не поджарят на электрическом стуле.
На стуле никогда не поджаривали в Союзе, только расстреливали.
Да пофиг! Мне кажется, тогда, в шестнадцать, до меня реально просто не доходил весь этот ужас, я не могла его переварить. Зато мама не находила себе места, говорила, что никак не может выбросить этот кошмар из головы.
Она просила тебя перестать со мной общаться?
Какая теперь разница? Это десять лет назад было.
Интересно. От меня тогда все отвернулись, вот буквально все, я один в этом всем барахтался.
– Вот опять ты это делаешь! – раздраженно сказала она.
Мила заволновалась. Егор хотел попросить Элю не кричать, чтобы не пугать ребенка, но тут же передумал. Это не его дочь, Эле виднее, что делать. Тем более Мила быстро успокоилась. А Эля напряглась, цокнула языком, резко отвернулась, потом снова посмотрела на него.
Что я делаю?
Опять все переводишь на себя! В точности как тогда: я-я-я, мне-мне-мне плохо…
Все люди говорят и думают о себе, мне что теперь, местоимение не использовать?
А ты попробуй! Хоть раз попробуй переключить внимание с себя на кого-то еще. Я тебе еще тогда говорила: подумай о жертвах, об их семьях, о том, как их жизнь уничтожена!
Элина шея шла красными пятнами, а сама Эля сжимала обеими руками чашку с чаем и смотрела на Егора так, как будто видела в нем черты педофила. Внутри закипало. Столько лет он пытался отделаться от этого наследия, отсекал от себя по кусочку, выстраивал другую личность, которую не стыдно показать людям, и все равно все видят в нем только продолжение отца. Это не налет на коже, который можно содрать и смыть, это в самом мясе, в костях…
А моя жизнь не уничтожена, Эль?! Что мне нужно сделать, чтобы эти семьи меня простили? Простили – на минуточку! – за преступления, которых я не совершал! На пузе перед ними ползать?
Почему я кричу, подумал Егор, с чего вдруг завелся. Надо успокоиться.
А на хрена им тебя прощать, Егор? С какой стати? Чтобы тебе, бедному, дышалось легче?
Хорошо, он хлопнул по столу, и чай из его чашки пролился на скатерть, а ребенок испуганно затих, хорошо, что ты предлагаешь мне сделать? Что я могу сделать, чтобы скинуть это с себя? Чтобы перестать уже себя грызть?
Ты неправильно задаешь вопрос, Егор. Надо так: «Что я могу сделать, чтобы это больше никогда не повторилось»?
Что – это? Изнасилования детей?
Да хотя бы чтобы в твоей лично семье такого не повторилось. Чтобы никто из Каргаевых не становился причиной смерти чьих-то детей, чтобы на нем, на твоем папаше, это закончилось. Вот представь, если он вдруг выйдет из тюрьмы.
У него пожизненное.
А ты представь, что его амнистировали или что он сбежал. Короче, он является к тебе домой, и такой: сыночек, я все осознал, раскаиваюсь. Что ты будешь делать?
Эля смотрела на него, ввинчивалась, буравила его взглядом до самого затылка. А он глядел на нее, пытаясь угадать, что она хочет услышать. Эля ведь даже не подозревала, сколько раз он представлял себе возвращение Каргаева, как часто ему это снилось.
Эля заговорила медленно-медленно.
Если ты будешь знать, что он пойдет и снова будет насиловать детей,
