Книга Из киевских воспоминаний (1917-1921 гг.) - Алексей Александрович Гольденвейзер

революции. В эту эпоху мне пришлось участвовать в так называемом «Рабочем секретариате» — своего рода бюро юридической помощи при Совете Профсоюзов. В качестве представителя секретариата я присутствовал раза два на заседаниях примирительных камер и, по назначению от секретариата, выступал поверенным потерпевших в страховом суде.

Ко времени пребывания большевиков у нас в 1919 году относится и мой кратковременный эксперимент состояния на «советской службе». В конце июня мой товарищ по адвокатуре Пл.Льв. Симиренко[105] убедил меня вступить вместе с ним в юридический отдел «Губсовнархоза». Я пробыл на службе ровно два месяца, — до ухода большевиков, — и очень рад как тому, что имел случай вглядеться в жизнь советского учреждения, так и тому, что происшедший переворот дал мне возможность так скоро вернуться на свободу.

«Юридический подотдел Отдела Управления Киевского Губернского Совета Народного Хозяйства» состоял из пяти лиц: трех членов коллегии, секретаря и делопроизводительницы. Впрочем, непосредственно перед моим поступлением, было сделано еще «сокращение штатов», жертвой которого пал шестой чин нашего подотдела (если не ошибаюсь, «заведующий канцелярией»). Среди этих пяти человек было четыре юриста. Кроме того, большинство отделов Совнархоза — как например, лесной, страховой и т.д. — имели своих юрисконсультов. Таким образом, господство права было как будто вполне обеспечено.

Что делала вся эта орава юрисконсультов? По своему кратковременному опыту могу констатировать, что не менее 75 % всех восходивших на наше заключение вопросов касались интересов служащих — ликвидационные, тарифные ставки, наказы, регламенты и т.д., — а из остальных процентов двадцать упадало на дела о злоупотреблениях служащих.

В «юридических отделах» бюрократическая экспансия, составляющая неизбежный атрибут социалистического хозяйства, выкристаллизовывалась особенно явно и особенно явно доходила до полного абсурда. Раз все советские учреждения главным образом обслуживают своих служащих, то их юридические отделы, естественно, должны заниматься главным образом оказанием тем же служащим юридической помощи. Наш юридический отдел и был бесплатным консультационным бюро для сотрудников Совнархоза.

Хотя служащих в многочисленных отделах Совнархоза было много (кажется, около 2000) и, хотя юридических вопросов служебные дела каждого из них вызывали немало, — наш многоголовый подотдел не был завален работой. По совести, для выполнения всей нашей работы было бы достаточно одного юриста и, пожалуй, ввиду бюрократической переписки со всеми отделами, — делопроизводительницы. Но, верный советским принципам, наш подотдел обслуживал сначала шесть, а затем пять сотрудников. Свободное время мы посвящали регистрации декретов и т.п. душеспасительным занятиям. Отсиживать положенные шесть, а затем, при милитаризации, восемь часов полагалось. При полной невозможности заполнить это время, мы, как гимназисты, читали принесенные из дому книги. Мы скоро усвоили себе чиновничью психологию, защищали свои штаты и ставки и не жаловались на отсутствие работы.

Во главе Губсовнархоза стоял в мое время Алексей Иванович Ашуп-Ильзен[106]. Это был коммунист самого лучшего типа. Но окружен он был либо малоинтеллигентными ремесленниками, либо партийными карьеристами, либо, наконец, нечистыми на руку инженерами и спекулянтами. Поэтому хозяйственная работа Совнархоза шла из рук вон плохо, а количество служебных злоупотреблений все возрастало. Совершенная неразбериха царила во взаимоотношениях между Губсовнархозом, заседавшим во Дворянском доме[107], и Укрсовнархозом, занявшим гостиницу Михайловского монастыря. По-видимому, это последнее учреждение, при наличности Выссовнархоза в Москве и Губсовнархозов на местах, не имело решительно никакого raison d'être[108]. И действительно, в следующий приход большевиков на Украину оно не было восстановлено.

Приход большевиков в феврале 1919 года застал меня начинающим адвокатом и активным участником сословных дел адвокатуры, в качестве старшины Киевского Совета помощников присяжных поверенных. Естественно, что с особым вниманием я относился к операциям большевиков над судом и адвокатурой. Предстоящее упразднение судов, действующих по Уставам 20 ноября 1864 года, и всех связанных с этими судами учреждений, в том числе независимого сословия адвокатов, — было нам ведомо. Совершенно туманными представлялись нам только те новые институты, которым предстояло сменить эти близкие и родные учреждения. Да и сами большевики не были подготовлены к судебной реформе; народные суды и правозаступники[109], введенные годом раньше в Великороссии, уже успели обнаружить свою нежизнепригодность; но ничего иного в запасе у Советских законодателей не было. Поэтому, после непродолжительного периода колебаний, московские декреты об упразднении судов и адвокатуры и о введении народного суда и правозаступничества были, с несущественными вариантами, опубликованы и у нас.

В отношении правозаступников были первоначально введены некоторые послабления; в частности, по изданной в Киеве инструкции, за ними признавалась известная самостоятельность и, что было особенно важно, их нельзя было, против их воли, назначать обвинителями. Инструкция была составлена с несомненной целью captare benevolentiam[110] киевской адвокатуры; до известной степени это и удалось, так как на многочисленном собрании адвокатов было признано вполне допустимым для члена сословия вступать в число правозаступников. Таково же было финальное решение по этому вопросу Московского и Петроградского сословий, о котором нам докладывали в Киевских Советах М.Л.Гольдштейн и Л.Д.Ляховецкий. Но на Севере приемлемость правозаступничества была провозглашена только через год после октябрьской революции, — год, в который проводилась тактика саботажа. Впрочем, наше киевское решение реальных результатов почти не имело. Данной индульгенцией воспользовались весьма немногие коллеги; притом все они, почти без исключений, потом сожалели о сделанном шаге. Самый же институт правозаступников, несмотря на либеральную инструкцию, оказался на практике весьма непривлекательным учреждением.

Большевики не только упразднили адвокатуру, но и всячески старались деклассировать самих адвокатов[111]. Не было ни одного декрета или приказа, перечисляющего предосудительные категории граждан вроде фабрикантов, домовладельцев и т.д., в котором среди прочих «буржуев» не значились бы «бывшие присяжные поверенные и их помощники». Мы подлежали всем мобилизациям и повинностям; у нас с особой охотой производили реквизиции конторской мебели, пишущих машин и даже портфелей: наше звание приходилось, при всяких столкновениях или опасностях, по возможности скрывать.

Адвокатские советы в первое время заседали довольно часто, обсуждая вопрос о позиции адвокатуры и о допустимости для адвоката тех или иных занятий; но с течением времени их жизнь замерла — без официального самоупразднения, но сама собой. К тому же и помещение наше в Окружном суде было занято Народным комиссариатом юстиции.

В течение последовавших шести месяцев я всего несколько раз по неотложным делам заходил в здание суда. Было тяжело видеть в этом месте, которое с детства в моих глазах окружалось каким-то ореолом, новых людей и новые учреждения. Коробила введенная большевиками нумерация комнат и прикрепленные ко всем дверям вывески. Коробила и работа заседавших в этом доме людей, которые легкомысленно и безответственно разрушали то самое лучшее, что в смысле