Книга Ловушка уверенности. История кризиса демократии от Первой мировой войны до наших дней - Дэвид Рансимен

«Холодная война» – и таким образом это название было впервые представлено широкой публике. Оно закрепилось. Однако сам Липпман, придумывая название для этого противоборства, хотел его на самом деле раскритиковать. Он полагал, что Кеннан совершил историческую ошибку.

Липпман посчитал, что Кеннан допустил ту же ошибку, в которой тот обвинял русских: он сам попался в ловушку определенного взгляда на будущее. Кеннан полагал, что лучший способ бороться с советской угрозой – это подражать решимости Советского Союза, т. е. делать то же самое, только лучше. Но разве была причина думать, что демократия может сделать это лучше? Да, демократические старны были гибче, у них было больше ресурсов, чем у советской системы, но именно поэтому им не подходила политика сдерживания, требовавшая, чтобы они выбрали определенный курс и придерживались его. В итоге они могут пожертвовать самым полезным из своих качеств, способностью приспосабливаться к меняющимся обстоятельствам. И ради чего? Ради неопределенной надежды на какую-то далекую награду.

В своей статье Кеннан намеревался дать реалистическую оценку врагу, свободную от ложных надежд. Но на самом деле, как заявил Липпман, в статье желаемое принимается за действительное. Не в плане оценки Советов. Липпман был совершенно согласен с тем, что советская система по своей природе враждебна Западу и, скорее всего, измотает себя (хотя он думал, что Кеннан переоценил важность идеологии и пренебрег географией). Если Кеннан в чем-то и обманывался, так это в своем взгляде на США.

Липпман полагал, что Кеннан ждет от американской демократии слишком многого, требуя от нее проявить выдержку, необходимую для политики сдерживания («Вполне возможно, что американцы устанут от политики г-на X задолго до русских», – писал он. [Lippmann, 1972, р. 13]). Также он думал, что задача, состоящая в оказании помощи и поддержки хрупким режимам по всему миру, приведет всего лишь к воспроизводству худших черт советской системы: власть будет отдана «планировщикам», которые исказят работу рыночных сил ради поддержки неэффективных и коррумпированных правительств. Основная проблема, однако, заключалась в том, что сдерживание определяло демократическое будущее до того, как оно было готово определиться. Эта доктрина проповедовала добродетели терпения, но на самом деле была нетерпеливой, поскольку утверждала, что мы должны провести границу уже сейчас. Но сейчас – в хаотичных обстоятельствах 1947 г., – не было времени проводить границу.

Липпман чувствовал, что он со всем этим уже сталкивался. И Кеннан, и Трумэн были уверены в том, что выучили непростые уроки предшествующего поколения и что не допустят тех же ошибок: они – не Вудро Вильсон. Однако по мнению Липпмана, они повторили последнюю, фатальную ошибку, допущенную Вильсоном в своих суждениях. Они повелись на долгосрочную перспективу, опередив события. В результате они непременно пустят по ветру все шансы на длительный мир – точно так же, как это сделал Вильсон. Они уничтожат все перспективы ООН, которая станет попросту дополнением к полю битвы США и Советов. Сдерживание, не оставляя демократии никакого пространства для роста, преждевременно ограничивало ее. Оно могло заморозить демократию на произвольно выбранной стадии ее развития.

Вместо этого Липпман хотел, по его словам, получить «план Маршалла, очищенный от доктрины Трумэна», т. е. финансовую помощь на восстановление европейских экономик, но без обязательства защищать демократию везде, где она только могла существовать. Он думал, что это политическое обязательство как нельзя более очевидно доказывает свою невыполнимость в случае Германии. Окончание войны привело к созданию страны, поделенной между Западом и Востоком, между сферами влияния союзников и Советов. Доктрина Трумэна обещала защищать демократию на Западе. Однако большинство немцев хотели, чтобы у них снова была одна страна. В какой-то момент русские могли бы использовать это расхождение между американскими обещаниями, которые должны были исполниться в будущем (в том числе и туманным обещанием воссоединения), и искусственными реалиями настоящего. Советский Союз мог предложить Германии скорое воссоединение в обмен на отказ от американцев. И немцы, как подозревал Липпман, могли бы такое предложение принять.

На аукционе за поддержку немцев русские могут предложить им большие призы, а мы не можем предложить вообще ничего, кроме некоторой помощи, позволяющей им подняться и сменить прозябание, нищету и проституцию на положение пятой державы, ведущей прозаичную жизнь остановившейся в своем развитии нации [Lippman, 1972, р. 39–40].

Чего же захочет уважающая себя демократия?

Когда Кеннан прочитал критику Липпмана, он расстроился. Но он еще и разозлился. Кеннану очень не понравилась мысль, будто он придумал интеллектуальные основания для Доктрины Трумэна, и потом он сожалел о том, что его связали с самим термином «сдерживание». Он не говорил, что США должны давать Советам отпор везде, где те грозили пролезть в западную сферу влияния. Он никогда не утверждал, что каждая едва появившаяся демократия в любой части света должна получить защиту, независимо от того, насколько она хрупка или неэффективна. Он был согласен с тем, что демократии могут быть глупыми и безрассудными. Он утверждал, что американской демократии следовало быть бдительной и упорной, следовало выжидать. С его точки зрения, это был аргумент за приспособляемость, а не ригидность. Так о чем же им спорить с Липпманом?[40]

На самом деле они спорили о демократии и судьбе. Кеннан думал, что демократия воспрянет, если ей будет позволено бросить взгляд в собственное будущее. Липпман считал, что если сказать демократиям, что в долгосрочной перспективе они победят, они собьются с пути, даже если сказанное и правда случится.

Спор Кеннана с Липпманом напоминал расхождение между Токвилем и Миллем в 1840 г. Два человека, которые соглашались с тем, в чем состоит проблема демократии, оказались по разные стороны предмета, по которому оба были согласны. Оба осознавали некоторое противоречие между краткосрочными недостатками демократии и ее долгосрочными преимуществами. Кеннан думал, что демократии могут воспользоваться этими преимуществами только в том случае, если столкнутся с действительно серьезным и долговременным вызовом. Липпман думал, что это спровоцирует новые осложнения. Затяжная борьба с Советами обязательно приведет к ряду будущих кризисов, и в этих обстоятельствах долгосрочные преимущества демократии будут бесполезны. Политика сдерживания может привести к инерции, а также к беззаботности, ей сопутствующей. И либо американцы потеряют интерес к борьбе, а потому следующий кризис застигнет их врасплох, либо они ринутся сломя голову к следующему кризису, стремясь получить награду, а потому сделают все еще хуже.

Для обоих вопрос оставался тем же, что и для Токвиля с Миллем: как демократии могут учиться на своих ошибках? Липпман боялся, что в доктрине Трумэна скрывалась идея безнаказанности: в долгосрочной перспективе ошибки не имеют большого значения. Единственное, что имело значение, так это поддержка демократии