Книга Исландия - Александр Иличевский

Эрна как знахарка специализировалась на лечении бесплодия, стены её дома были, как при шпалерной развеске, украшены фотографиями семейств, которым она помогла обрести потомство. Лечение основывалось на употреблении специальных, таинственных трав и плодов Земли, выращенных в естественных условиях.

Я научился работать на масличных жерновах и на прессе, где добывались гранатовый сок и жмых из зёрен. Через пару месяцев я встретил в пустыне ослика, не знаю, сколько ему было лет, скорей всего, он был глубокий старик, но я привёл его на ферму, и Эрна предложила мне за ним присматривать. Я стал кормить, мыть ослика, купил ему седло и упряжь, и часто он стал уходить за мной в пустыню, так что мне было не одиноко, я был счастлив таким соседством. Эрна, казалось, меня зауважала, потому что животное ко мне привязалось. Она помогла мне придумать ослику кличку, рассказав о своём отце-сионисте, основавшем ферму. «Мой отец верил Бен-Гуриону и шёл за ним с закрытыми глазами. Лишь иногда приоткрывал один глаз, чтобы убедиться, что у самого Бен-Гуриона глаза не закрыты», – рассказала однажды Эрна, и тогда я решил прозвать ослика Бен-Гур, «сын льва». Так я решил потому, что вначале ослик ходил за мной по пустыне, затем я стал ходить за ним сам, осознав, что усталый Бен-Гур выбирает самые экономные траектории между холмов, и я решил, что оптимальное направление для дорожной разведки – найти путь наименьшего сопротивления.

Вне всякого сомнения, Эрна была ведьмой, и та кошка, что появлялась ночами на ферме и которую я никогда не видел днём, мне чудилась её воплощением. Кошка обходила владения, появлялась там и здесь и в лунном свете казалась не то серебристой, не то дымчатой, окрас её был изменчив, но мне и в голову не приходило, что это были разные кошки, иначе хоть одну я бы где-нибудь днём заметил.

Пустыня лунной ночью гипнотизирует своим кошачьим зрачком. Вокруг сон, изнанка дня, реальности, в неё влечёт всё глубже, невозвратнее, в некоторых местах приходится буквально нащупывать ногами дорогу, но вы не в силах преодолеть лунатического свойства влечение, и вот уже последнее поселение скрылось за поворотом, за ним погасли огни Вифании, где, кажется, до сих пор бродит счастливый, обескураженный своим воскрешением Лазарь, впрочем, не вы ли сами – это он, учитывая, что всё вокруг так напоминает сумерки чистилища, будто вы всё ещё или уже одной ногой в могиле. А через два часа пути, сопровождаемый лаем бедуинских собак, встревоженных приближением чужака к заночевавшим уже отарам, вы поднимаетесь на гору Мунтар – отсюда, с обрыва на её вершине во времена Второго Храма сбрасывали козла отпущения, после того как первосвященник в Судный день выбирал его по жребию из двух козлов и исповедал над ним все беззакония сынов Израилевых, и все преступления их, и все грехи их и, возложив грехи и преступления на голову козла, отсылал животное с нарочным в пустыню. Дорога из Иерусалима до обрыва, с которого сталкивали животное, была длиной в девяносто стадиев, и в конце каждой мили очередного нарочного встречал новый сопровождающий, ибо в Йом-Кипур человек не имеет права пройти больше одной мили, в конце которой гонцы из левитов могли зайти в шалаш, где предлагалось отдохнуть, закусить и выпить, но никто никогда этим правом не воспользовался, ибо в Йом-Кипур все держат строгий пост. В конце пути козла толкали в пропасть. Никто никогда не отмечал в истории то, как сопротивлялось животное – что по дороге, что на вершине, я представлял себе этот обычай в подробностях, особенно когда вглядывался в провал с вершины Мунтар, нынче полной руин, среди которых в подслеповатое звёздное время можно оступиться в цистерну или натолкнуться на основание арки. В византийский период здесь располагался монастырь Святой Евдокии, и днём отсюда на юго-востоке прекрасно видна гора, где во времена Второго Храма находилась хасмонейская крепость Гиркания, превращённая параноидальным Иродом в узилище для своих оппонентов.

Так я ходил путями козла отпущения и ополоумевшего Лазаря по пустыне, старался не брести наугад, ориентируясь по звёздам – и то далёкому, то близкому лаю бедуинских собак, да ещё на огоньки лампад, вечно горящих в монастыре, куда меня всё время и тянуло. Казалось, огонёк совсем рядом, стиснутый ущельями, но я знал, что путь до него далёк и сложен. Я достиг его не сразу, дважды я ложился спать посреди пустыни, мучаясь комарами и пристальной луной, ворочаясь на камнях, давивших через пенку и спальник, думая, помнится, о том, что мне до сих пор совершенно непонятно, что это значит – родиться. Бабушка моя Сима при известии о чьём-либо рождении в потомстве родственников или знакомых не спешила радоваться, поздравлять, но иногда только вздыхала: «Вот ещё один мученик народился». Не мог я тогда в юности её понять, меня это сетование возмущало. Зато как я её понимаю теперь. И дело даже не в хронической нехватке покоя и не в поре Екклесиаста, оставим мудрость, она хороша, только когда есть кого убеждать, но дело, скорее, в этом странном, с некоторых пор повсеместном ощущении того, что вокруг не день, а лунная ночь, всё выглядит волшебным и в то же время скорбным, в приглушённой форме существования, ведь, представьте, при луне, если бы осталась только луна и солнце не взошло бы отныне, завянут все листья, растения усохнут, исчезнут облака, останутся только пыль и прохлада, будто одной ногой всё живое ступило в могилу. Луна завораживает. При ней жизнь превращается в иссякающий сон и становится немного легче.

Ещё меня тревожила легенда о сбежавшем от левитов козле отпущения. Я страшился встретить его призрак в пустыне. Это кроме того, что я был взволнован ещё и легендой о голубой верблюдице, носящей по пустыне тюки с проклятыми сокровищами. Однажды на закате я видел её, когда возвращался в пещеру после рабочего дня. Я попытался преследовать верблюдицу, но она скрылась между холмов. После этого случая я поговорил о ней с госпожой Кобус, и она уверила меня, что на деле это просто очень умная верблюдица, с большим интеллектом, способным запомнить далёкую дорогу. Верблюдица навьючена контрабандой и стремится от границы с Египтом в назначенное ей место. О проклятии «сокровищ» слух распущен намеренно, чтобы никто из бедуинов не рискнул покуситься на груз наркотиков. После этого рассказа я стал побаиваться ещё раз встретиться с этой верблюдицей и наконец уверовал в то, что пустыня полна своих собственных легенд. Меня особенно это взволновало, когда госпожа Кобус внезапно уехала в Европу и попросила меня перед отъездом присматривать за хозяйством. Я стал обходить по вечерам ферму, но было как-то не по себе, потому что казалось, что хозяйка её, Эрна, где-то рядом.

Глава 13

Монастырь

Мар Саба – монастырь в Иудейской пустыне в среднем течении Кедрона, основанный аввой Саввой в 484 году, живёт по византийскому времени, отсчитывая полночь от захода солнца, без электричества и телефонной связи. В Лавре женщинам никогда не было места, переночевать их помещали в соседней с монастырём Девичьей башне, ибо существует предание о том, что если слабый пол проникнет на территорию Лавры, то землетрясение обрушит обитель, к порогу которой паломницам выносят листочки и кору чудотворной финиковой пальмы, лечащей от бесплодия, а также масло и ларец с частичками мощей преподобного Саввы.

Друг Петька-Каифа позвонил мне как-то осенью. До этого мы не общались больше года.