Книга Сны женщины - Евгений Хохлов

На стоянке перед клубом машин было множество. Им подмигнула красная, которая стояла почти рядом. Ванда быстро скользнула на водительское сиденье, натянула плотные автомобильные перчатки из черной кожи и шикнула на Шубина, который долго ловил по дверце машины убегающую ручку. Не успел он захлопнуть за собой дверцу и угнездиться поудобнее, как она рванула с места, вывернула на шоссе – только взвизгнули покрышки – и в считаные секунды набрала головокружительную скорость, такую, что он даже немного протрезвел.

Когда он, устраиваясь на слишком низком сиденье, извернулся, то заметил, что позади, не отставая, несется за ними большая машина из породы разбойничьих джипов с мощными фарами, которые заливали ночное шоссе ярким белым светом, далеко обгонявшим сам джип.

– Ванда, – удивился он, – нас преследуют? Послушай, за нами, точно, погоня. Это кто?

– Так, ничего особенного, – пожала плечом черная Ванда и колыхнула волосами, движением головы отбросив их с глаз.

– И все же? – забеспокоился Шубин. – Ты знаешь, кто это?

– Ты боишься, Фокусник?

– Если ты знаешь, – пробурчал он, – почему не сказать? У кого я тебя увел, Ночной ужас?

– Не трясись, ни у кого.

– Я не трясусь. Но нужно же знать размер бедствия…

– Никакого бедствия. Это папашины мордовороты. Охраняют девушку! Оторвемся, не в первый раз!

– Не в первый раз? Интересно.

– Мне, представь, тоже. Хотя и не в первый раз. Я, видишь ли, устраиваю свою личную жизнь, а они мешают.

– Как ты собираешься отрываться?

– Без проблем. Сейчас будет поворот, выезд на грунтовку. Там такие замечательные кустики…

Почти сразу за поворотом она круто свернула с трассы, загнала машину в густой кустарник и выключила фары. Джип «папашиных мордоворотов» пронесся мимо со скоростью взлетающего самолета, и все стихло.

Все стихло. Низко висящая луна пробралась в салон машины. Ванда, демонстрируя свою сомнительную улыбку, повернулась к Шубину, посмотрела сквозь волосы, постоянно падавшие ей на лицо. Черный ее грим при луне волновал, соблазнял и – пугал до замирания сердца.

– Вот и всё. Видишь, как просто? Приехали, Фокусник. Начинается личная жизнь. Надеюсь, тебе тоже понравится.

– Главное, чтобы понравилось тебе, – галантно ответил Шубин, но голос его дрогнул, слишком уж необычна была девушка, он не привык к таким… к таким контрастным, к таким – ночным.

Он любил солнечный свет и пестроту цветов и бабочек. Он любил шампанское пузырчатое золото в тонком хрустале и широкие, застеленные белым ложа. Он любил простенькую ритмичную музыку и душистую загорелую женскую кожу. Еще любил, когда она облачалась в соблазнительные ночные одеяния – прозрачные шелковые облачка, с которыми он управлялся в совершенстве, – р-раз, и падает с плеч прохладный воздушный лоскуток, а кожа под ним горячая-горячая…

Куда его занесло?

Бледный лунный свет, теснота автомобиля, болотный запах синтетики сидений и бензиновая вонь, ядовитый горький хмель, разбавивший кровь, хриплый голос, слишком низкий для женщины, и мрачный готический макияж – не для него.

О чем он думал, спрашивается? И что он будет делать с этим обретенным сокровищем? Любить?!!

– Послушай, Ванда… – нерешительно начал он.

– Ммм? – было ему ответом.

– Послушай, Ванда…

Но Ванда не слушала. Она пошарила под сиденьем и потянула рычажок. Спинка кресла, в котором сидел Шубин, вдруг откинулась, и он, не удержавшись, опрокинулся на спину. Ванда наклонилась над ним, ее черные космы легли на его лицо и оказались жестче, чем он мог предполагать, почти проволочными. Ее улыбка дрожала совсем близко, трепетали бледные тонкие хрящики ноздрей, глаза под черными веками блуждали и блестели отраженным лунным светом.

– Теперь нужно расслабиться, – шептала она. – Расслабься, Фокусник, я все люблю делать сама… Ты разве не помнишь? Я думала, ты помнишь… Я думала, ты вернулся, потому что помнишь, как это прекрасно…

Левой рукой, не снимая грубой перчатки, она провела по его щеке, поласкала пальцами шею, не сумев расстегнуть, легко оборвала пуговку на воротнике рубашки, следом – вторую. Она была сильной и гибкой, как большая кошка. И необычайно – не по-женски – тяжелой. Прижав его к мякоти кресла своим телом, чуть сдавливая горло, она шептала у самых его губ:

– Они же ничего не понимают, убогие. Только следят и ловят меня. Пусть теперь ловят… И пусть только попробуют еще раз упрятать меня в психушку, подонки. Пусть только попробуют…

– Ванда… – хрипел он, полузадушенный и парализованный не столько страхом, сколько безмерным удивлением.

– Я хочу, чтобы ты еще раз вернулся, Фокусник, – дышала Ванда ему в лицо. – Я такого еще никогда не испытывала. Это так прекрасно – возвращение из ниоткуда, чтобы повторить. Мы встретимся. Я буду ждать тебя. Искать. Искать и ждать. Но для этого ты должен снова уйти. Это и есть любовь навеки.

– Ванда, что ты говоришь? – задыхался он. – Пусти, я не могу так. Так ничего не получится!

– О, только так… – прохрипела она. – Только так. Ты же помнишь… Ты должен помнить…

Она зажала ему рот перчаткой, прижалась всем телом, тяжело повела бедрами, в наслаждении содрогнулась и глухо простонала.

Три стилета, три длинных когтя, блеснув в свете луны, вылетели из ее правой перчатки, когда она сжала в кулак занесенную над ним руку. Стилеты были нацелены прямо ему в горло. Последнее, что он увидел, перед тем как потерять сознание, была кровь, фонтаном ударившая ей в лицо.

* * *

Горячая кровь из его перерезанной артерии фонтаном ударила ей в лицо так, что она чуть не захлебнулась. Она всхлипнула и очнулась. Грудь и бедра горели, истерзанные желанием, внутри пульсировало.

– Шубин, все зря! – кричала и стонала она и терла лицо в надежде избавиться от горячей солоноватой влаги, что заливала глаза. – Все зря!

Она потянула простыню, чтобы вытереть кровь с лица, но крови не было. Только слезы, тяжелые, как кисель, соленые, горячие. Сердце колотилось.

– Все зря, – шептала она, приходя в себя, – счастье какое…

Сердце понемногу успокаивалось, лунная белизна вокруг, сгущавшаяся до синевы в складках драпировок, умиротворяла. Татьяна села в кровати, огромной и белой, как Антарктида, огляделась. Ничего не изменилось в белой спальне. Только выпито шампанское, а лед в серебряном ведерке растаял. Только лепестки подсолнухов, ставшие болотно-зелеными в лунном свете, привяли чуть больше, а рядом с вазой лежит надкушенное яблоко, огромное, как из райского сада, с порыжевшей на месте надкуса мякотью.

Татьяна выбралась из постели, одернула просторный ночной наряд с длинными рукавами и глухим воротничком, надетый не столько по случаю весенней ночной прохлады, сколько по причине злого сиюминутного аскетизма. Она прошлась по комнате, скрестив руки на груди, успокаивая сердце.