Книга Проданная - Кира Шарм

— Я банкрот, сын, — все так же, на одной ноте, только лицо дернулось, как от пощечины, которую сам же себе сейчас и дает. — Банкрот, блядь, — кулаком по столу, до кровавых отметин, а я понимаю, — по себе сейчас лупит. Себя ненавидит так, что до мяса избивать ногами готов.

— Все, что можно было продать, продал еще полгода назад и вложил в дело. Выплыть надеялся, — криво усмехается. — Так что нечего было продавать, кроме дома. А залог… Залог только неделю назад принесли. Не каждый такой дом купит. А у кого такие деньги есть, тот лучше свой, под себя построит.

Бля-ядь…

Я только распахиваю рот и беззвучно вою.

И крушить все вокруг хочется и головой о стены биться.

Как же так? Ну, как же так, мать вашу?!

Всю ведь жизнь денег этих было немеряно!

«Нагл на двадцать жизней хватит. Миша, — сколько раз повторяла мать? — Я не королевой, я бессмертной себя чувствую! Брось этот бизнес, давай просто уедем на море… Вдвоем… На какой-нибудь остров… На год…»

А когда понадобились, то их не стало. Не на двадцать, одну не вышло спасти! Почему именно сейчас?! Почему-у?!

— Стас… — он дергает вдруг головой, и смотрит на меня так. будто только сейчас заметил. Будто не со мной, в пустоту, сам себе все перед этим говорил. — Как я ей скажу, когда она вернется, что дома ее мечты у нас больше нет? Что некуда возвращаться?

И глаза его в этот момент. Такие растерянные… Такие… Беспомощные.

— Главное, чтобы вернулась отец, — беру его за руку, понимая, что должен держаться, должен его держать и вытащить. — Главное, чтобы было кому возвращаться. А куда — не так уж важно. Ты же знаешь. Мама с тобой и в шалаше будет счастлива.

Мне выть хотелось. И разреветься, как ребенку.

Я и выл, — только внутри, все время выл. И ревел, тоже внутри, сжимая челюсти. Потому что мы оба сейчас оказались совершенно беспомощны. Так беспомощны, как младенец. От которого ничего не зависит.

Но именно мне теперь нужно было держать за руку отца, как он меня когда-то в детстве. И улыбаться маме, которая еще не знала про окончательный диагноз. Его прислали только отцу. Как раз перед моим приходом.

И я держался.

Только ни черта это не помогло.

Мама так и не вернулась. Никогда не узнала, что дом, который когда-то нарисовала сама и который выстроил для нее отец, уже принадлежит другим. Она сгорела в той клинике в Германии.

Окруженная ее любимыми разноцветными розами. Все так же улыбаясь отцу, который не отходил ни на шаг, держа ее руки в своих. Все так же глядя на него тем полным невозможной любви взглядом. Иногда мне даже казалось, что эта любовь — она запредельная. Не земная, нет на земле такой. Что в ней какая-то безумная сила есть. И что она спасет. Спасет из обоих, победит все проклятые раковые клетки. Но она не спасла.

Сгорел и отец.

После похорон заперся в комнате двухкомнатной квартиры в жопе мира, которую я купил на заработанные и оставшиеся от продажи дома деньги. Окружив себя ее вещами. Платьями. Расческами. Помадами и духами. Входя к нему, я каждый раз видел что-то из маминых вещей у него в руках. Он держал их так бережно, будто они живые. Будто хранят частичку ее.

А сам я все, что осталось, вложил в его дело. В то, что еще не рассыпалось в прах.

Пытался поднять, как-то вырулить, но какие-то долги, непонятки, проблемы ненормальные, сыпались одна за другой. Я пытался вынырнуть, но чувствовал, что груз неподъемный. Что он меня расплющит. И все равно продолжал. С бешеным каким-то остервенением. Надеялся, что смогу вернуть к жизни отца, если подыму его дело?

Наверное, нет. Врал, самому себе скорее. Потому что с самого начала знал, — его уже ничто не вытянет. Он умер тогда. Вместе с ней. Перестал жить с ее последним вздохом.

А, может, я это делал для самого себя. Чтобы не спать сутками. Чтобы не свихнуться окончательно.

Отец пил, я знал, и не мешал ему. Еще надеялся, что это — анестезия. Что она притупит адскую боль, которая рвалась из него наружу. Я не заметил, что с собой он взял и пистолет. Я не ожидал, что он выстрелит.

Почти никто не пришел на похороны, да я и не звал. Ему был нужен только один человек в этой жизни. И теперь он был там, с ней.

А после… После начался настоящий ад.

Все стало намного хуже, чем, когда я ушел из дома.

Долгов всплывало все больше. Проблем — запутанная связка, гордиев, на хрен, узел. Пришлось продать и ту квартиру, вернуться ютиться к Ромке. И пахать. Пахать, чтобы хоть как-то вынырнуть.

Глава 30

Только ленивый, наверное, в то время не пытался раскрошить меня, уничтожить, пнуть или отнять те крохи, что остались от дела отца.

«Доброжелатели», которые с ним работали и очень доходчиво пытались мне объяснить, что лучше отдать фирму им, потому что, занимаясь всем сам я, сопляк зеленый, только проблем себе наживу.

И откровенные шакалы, которые при жизни отцу задницу лизали и в рот заглядывали, стоя на задних лапках в ожидании того, что он с барского плеча бросит им кость в виде неплохого контракта или помощи, рекомендации или важного знакомства.

С уходом отца их истинные лица уродливо обнажились.

На меня не только натравливали налоговую и все возможные проверяющие органы.

Меня встречали с битами под домом, где жил Ромка, метелили до сломанных костей и сотрясений мозга, пытались сбить тачками и откровенно угрожали.

Ромка пару раз отбивал. И парней своих из бойцовского клуба звал, потому что хрен один бы справился.

Вытащил в свой клуб, стал учить драться.

Ну, — как учил. Просто тупо вышел со мной на мат и метелил куда попало. Так, что живых мест не оставалось.

— Ты кажется, научить меня был должен! — я возмущался, понимая, что вместо обучения превращаюсь в синюю отбивную.

— А я что делаю? — скалиться. Громадиной стоит надо мной, на голову выше, в полтора раза шире в плечах и ржет.

— А ты, друг, сам доделываешь то, что не успели те уроды. Может, и ты такой же? Другом был, пока я наследником перспективным был, а теперь отыгрываешься?

Так не думал. Ромка из бедной, почти нищей семьи никогда не завидовал тем, кто родился с золотой ложкой во рту. Они ничего не стоят сами по себе — ухмылялся. Стоит только тот, кто сам себя слепил, сам прорвался. А это — так. Хрень, упавшая с неба. Которую потом и удержать не сумеют.

— А ты как думал, Стас? Я тебя приемам учить, как в школе буду? Предупреждать, что вот сейчас вот так ударю, а ты — вот таким ударом отбивай?

— Ну… Вообще-то да, в принципе. А как по-твоему еще учат? Вначале объясняешь, показываешь, а потом я уже сам начну ориентироваться. И скорость наработаю. И силу удара.