Книга «Мое утраченное счастье…» Воспоминания, дневники - Владимир Костицын

Мало-помалу сошлись и все остальные, и дружина была в сборе. Здесь же был и мой сожитель Петр Иванович, которого я не видал больше недели. Он работал среди железнодорожников как пропагандист, потом — как агитатор, проводил железнодорожную забастовку, а потом взялся за оружие и оберегал вокзалы. И вот с ним случилось неприятное обстоятельство: утратил свой браунинг. Он был послан разыскивать МК, натолкнулся на патруль, который остановил его и стал опрашивать, куда идет. Находясь далеко от дома, он сказал, что ему нужен сапожник. «Зачем?» — «Оторвалась подошва». Действительно, подошва была в оторванном виде, а в доме, куда он направлялся, случайно оказался сапожник. «Ну, ладно, иди пришивай подошву, — ответили ему солдаты, — а мы тебя подождем». Делать нечего, Петр Иванович пошел к сапожнику и, пока тот пришивал подошву, зашел в уборную и там спровадил опасный браунинг. Вышел, расплатился, надел сапоги, а солдаты вовсе и не думали его ждать, так что браунинг погиб напрасно. Мы утешили, что все равно он сослепу налетел бы на другой, более умный, патруль, который обыскал бы его, и дали ему новый браунинг.

Вслед за тем я с Федором Ивановичем поехал в город разыскивать организацию и собирать сведения, поручив В. П. Зачинщикову ознакомиться с положением в Хамовническом районе и, если понадобится, применить дружину. Я заехал прежде всего на Б. Никитскую к С. С. Чижевскому, но там узнал о ранении «Иосифа Георгиевича» при следующих обстоятельствах. Его задержал патруль в каком-то из переулков между Никитской и Тверской. Солдаты были пьяны. При нем были два револьвера: браунинг в одном кармане и вельдог в другом. Найдя вельдог, один из солдат закричал: «А, сволочь, вот тебе твоя пуля», — и, приставив вельдог к сердцу, спустил курок, но «Иосиф Георгиевич» успел дернуться, и пуля миновала сердце; рана, однако, была очень тяжелая, и его без сознания подобрали санитары революционного Красного Креста.

Затем мне показали тактическую инструкцию, выпущенную от имени Боевой организации РСДРП, в которой повторялись те же рецепты партизанской войны, с которыми мы боролись в свое время. Далее я отправился на Арбат, где надеялся через посредство художника С. В. Иванова, постоянно оказывавшего нам большие услуги, найти члена МК «Павла Ивановича» (Первухина) — тщетная надежда. До «Колокола» (контора издательства на Моховой)[2096], где можно было найти «дядю Мишу» (М. А. Михайлова), тоже не удалось добраться. Мы отправились в Замоскворечье — тоже без результата, и, наконец, часов в 5–6 вечера на извозчике, взятом от Серпуховской площади, поехали в Хамовники, настойчиво рекомендуя извозчику не ехать мимо Хамовнических казарм, чтобы не потерять ни седоков, ни платы. «Не беспокойтесь, господа хорошие, я уж знаю, где ехать; с патрулями дело иметь тоже никому неохота».

Едем. И вот мой спутник, вообще никогда не отличавшийся конспиративностью, вдруг начинает обсуждать детали событий, в которых нам приходилось принимать участие. «Бомб, вот чего нам не хватало». Я прерываю его и говорю: «Муку-то нужно продавать скорее, а то дороги пойдут, привоз будет, и цены упадут». Едем дальше, подъезжаем к Крымскому мосту. Опять Федора Ивановича тянет за язык: «И о чем это думала организация…» — «Да, — отвечаю я ему, — муку-то продашь, а дороги-то не пойдут, вот тут и погадай». Заворачиваем в переулок, и тут опять Федор Иванович заговаривает: «А что мы будем делать с нашими…», как вдруг раздается окрик: «Стой», и извозчика окружают солдаты: он все-таки ухитрился наехать на казармы. «Стой, что за люди?» Что делать? Выручай, мука! «Да мы с Серпуховской по мучной части, а это приказчик мой будет». — «А чего вас в эту пору носит?» — «Да как же, днем — дело, а здесь в клиниках — жена больная». — «Ну, слезай, обыскивать будем». Но здесь извозчик, боясь потерять седоков и убежденный моими мучными речами, вдруг вступился: «Да что вы, солдатики, я их знаю, они на Серпуховской мукой торгуют». — «Дело, стало быть, имеете», — совсем уже дружелюбным тоном обратился ко мне унтер, и нас без затруднений пропустили и даже показали, где проехать, чтобы избегнуть следующих патрулей.

Приехав на М. Царицынскую, я узнал, что дружина не сидела без дела, но дела было немного, и оно было странное. На М. Царицынской была выстроена баррикада. Ожидалось нападение на баррикаду со стороны Девичьего Поля, и дружина, естественно, разместилась «по ту сторону баррикады». И вдруг, оглянувшись назад, В. П. Зачинщиков увидел, что с другого конца М. Царицынской движется рота несвижцев. Он не успел ничего сказать, ничего скомандовать, как солдаты дали залп, после которого все дружинники попадали. К удивлению В. П., ни один не был ни убит, ни ранен; к еще большему его удивлению, несвижцы не развивали успеха и ретировались. После их ухода был забаррикадирован и другой конец М. Царицынской, чтобы не было неожиданностей. Ночью противник проявил некоторую активность. Дежурные дружинники заметили, что несколько десятков человек осторожно пробираются к баррикаде и начинают ее разбирать. После небольшой перестрелки нападавшие отступили и больше не возвращались.

Следующий день прошел спокойно, но было ясно, что в этом районе делать нечего, и пребывание в нем имело смысл только в качестве законного отдыха для дружины. На утро на третий день мы, обсудив положение, решили, что один десяток постарается пройти на Малую Бронную, которая еще оказывала сопротивление, а другой десяток со мной направится на Пресню. И к вечеру этого дня мы были уже на Пресне.

Совершенно своеобразное впечатление производила эта отрезанная от мира Пресненская республика. Окруженная баррикадами — не теми грозными баррикадами, которые описаны у Виктора Гюго в романе «Несчастные»[2097], а скромными деревянными баррикадами, — она являлась последним оплотом восстания. Управлял ею Совет с участием представителей партий, причем от МК туда входил тов. «Леший» (Доссер). Вооруженными силами командовал т. Седой, ранее широко известный рабочей Москве лишь как агитатор. Это командование он, впрочем, разделял с «Медведем», представителем эсеров. Там же находилась и Евгения Ратнер — та самая, которая судилась по делу правых эсеров. Из известных мне лиц назову еще тов. «Горького», который был там со своими шмидтовцами. С ним мы давно не видались, и он очень мне обрадовался. Мои сожители, Петр Иванович и меньшевик Даниил Иванович М[алюжинец], тоже были там. Наслушавшись разговоров о силе пресненских дружин, я был очень удивлен, когда, придя в столовую при Прохоровской мануфактуре, увидел там не больше ста — ста пятидесяти человек, вооруженных самым сборным оружием.

Ночь с 15 на 16 декабря прошла более или менее спокойно. Утром принесли очень неприятные вести: было вполне ликвидировано восстание почти везде; сопротивлялся еще Миусский парк, где распоряжался энергичный большевик инженер М. П. Виноградов. Из Петрограда прибыли войска. Более того, эти войска уже продвигались к Пресне. День прошел в незначительных перестрелках, причем особенное озлобление в нас вызывала колокольня Кудринской церкви, откуда какие-то любители стреляли в нас на выбор, когда мы ходили по улицам или проходили по дворам. Попаданий, насколько помню, не было, но это раздражало. Я обменял свой браунинг на винтовку и без результата выпустил несколько пуль в колокольню.