Книга Опимия - Рафаэлло Джованьоли

Тем временем две рабыни убрали со стола, Фабия поднялась с триклинного ложа, а с нею и прочие сотрапезницы; потом все направились в библиотеку. Но перед тем как выйти из зала, Муссидия, державшаяся за руку матери, остановилась, грациозно склонила свою детскую голову на левое плечо и, посмотрев в материнские глаза, спросила её, приставив большой и указательный пальцы левой руки к своим белым зубам:

— Мама, а что означает «весталка-кровосмесительница»?

— Это... означает, — пробормотала ошарашенная Фуска, — это... доченька...

— Это означает, — перебила её Фабия, приходя на помощь матери, — плохую весталку, которая думает о развлечениях, палестре, игре в мяч, вместо того чтобы размышлять о священном огне и нашей богине; это означает весталку, которая вместо того чтобы старательно исполнять свою священную службу, разговаривает с мужчинами.

— Выходит, я больше не могу говорить со своим добрым папой и со своим братом Публием? — спросила огорчённая девочка.

— Отец и брат — другое дело, — нетерпеливо отмахнулась Фуска.

Муссидия замолчала и позволила матери отвести себя в библиотеку, хотя была недовольной и задумалась больше прежнего.

Весталки, отдохнув немного в библиотеке, занялись каждая своим делом. Наставницы пошли с ученицами в залы, предназначенные для обучения. Там, вместо того чтобы заниматься воспитанием Опимии, которой не хватало всего нескольких месяцев до окончания десятилетнего срока ученичества — с ней даже обходились уже как с наставницей, — принялись, вместе с самой Опимией, наставлять Муссидию в основах культа богини.

Максима, простившись с возвращавшейся в свой дом Фуской, вошла в храм, где дежурила у огня грустная, погруженная в свои мысли Флорония, и, проверив священное пламя, вошла в шатёр, куда не мог проникнуть мирской взгляд.

В начале ноны (три часа после полудня) место Флоронии возле огня заняла Лепида.

В первый вечерний час (примерно шесть часов после полудня), когда Сервилия сменила на посту Лепиду, один из рабов закрыл главную дверь храма, другой принялся закрывать прочие входы, выпустили сторожевых собак, рабы вернулись в предназначенное для них помещение на втором этаже мельничного домика, рабыни ушли в комнатушки на верхний этаж атрия Весты, а жрицы разошлись по своим комнатам.

Присмотр за Муссидией на первое время максима поручила Опимии; та повела девочку, ставшую грустной и задумчивой в результате столь неожиданной перемены в её жизни, в одну из комнат, расположенных в глубине перистиля.

Это была простая, но милая комнатка, стены которой были выложены мозаичными картинами, изображавшими сцены из жизни весталок. В этой комнате было ложе, похожее на большую софу со спинками в изголовье и с того бока, что был возле стены, но полностью открытая с другой стороны, с которой надо было забираться на постель. Ложе было очень высоким, так что залезть на него можно было только со скамеечки, стоявшей в ногах. Рама ложа была перетянута ремнями, на которых покоился большой матрас, на него были положены валик и подушка. Два покрывала из тончайшей шерсти, служившие простынями, и два более плотных и тяжёлых, защищавших от холода, довершали убранство ложа.

Возле него в буковом буфете стояли кубок и стакан; туда можно было также сложить кое-какую одежду, для хранения которой в комнатке отведён был также шкаф, также деревянный; четыре табуретки дополняли скромную меблировку жилища новой весталки.

После того как Опимия, нежно разговаривая с Муссидией и отвечая на её бесконечные вопросы, уложила её в постель, девушка и сама забралась на край ложа и села, ожидая, пока малышка заснёт.

Тут она снова погрузилась в свои печальные мысли, всё медленнее и рассеяннее отвечая на вопросы ребёнка. Девочка, наконец, успокоилась и повернулась на правый бок, лицом к стене.

Молчание в комнатке длилось долго; внезапно Муссидия, которая никак не могла сомкнуть глаз, несмотря на обильный переживаниями день, отнявший у неё много сил, повернула голову к Опимии и встретилась взглядом с её глазами, смотревшими на ребёнка с полным любви состраданием. По лицу Опимии катились слёзы.

— Почему ты плачешь? — смутившись, спросила девочка, приподнимаясь на правом локте.

— О тебе... — порывисто сказала Опимия, обнимая руками головку девочки и покрывая её поцелуями.

И, быстро поправившись, добавила:

— О тебе, любезная девочка, я не плачу. Молчи, спрячься опять под одеяло... Спи, любовь моя, — сказала она через мгновение, снова укутывая Муссидию покрывалом, — будь хорошей, спи, милая Муссидия... Завтра, если ты быстро заснёшь сейчас, я покажу тебе прекрасный сад, красивые цветы... и дам тебе вкусную медовую лепёшку.

— Большую?

— Большую.

— Она очень вкусная?

— Вкуснейшая.

— Тогда я буду спать.

— И пусть Веста позаботится о тебе и убережёт от пламени страстей, — прошептала Опимия, лаская своей правой рукой светлую голову девочки.

А та, снова повернувшись на правый бок, закрыла глаза; на губах её заиграла улыбка засыпающего в объятиях розовых снов, самых прекрасных видений, и вскоре девочка крепко заснула.

Во вторую стражу, которая начиналась в девять часов после полудня, Опимия пошла охранять священный огонь; в третью стражу, когда наступила полночь, её сменила Флорония.

Когда она появилась и храме, Опимия встряхнулась от размышлений и, свирепо взглянув на Флоронию, надменно сказала:

— Видишь, каким чистым и ярким я оставляю тебе Священный огонь; смотри, чтобы он оставался таким же до поры тишины (с трёх до шести утра), когда ты должна будешь передавать его Лепиде.

И Опимия направилась к двери, ведущей в атрий Весты. Флорония была выведена из себя этими словами и столь же надменно ответила:

— А что это ты даёшь мне такие наставления?.. Я в них не нуждаюсь и не хочу их слушать. С каких это пор я, наставница, должна слушать твои советы, воспитанница?

При этих словах Опимия резко остановилась и, скрестив руки на груди, окинула свою товарку взглядом, искрящимся ненавистью, А потом, через несколько секунд, слегка растянула губы, что можно было бы принять за сардоническую улыбку, и сказала дрожащим от волнения голосом:

— Не твоё дело, Флорония; я всё вижу. И, окинув товарку снисходительным взглядом, она несколько раз иронически покачала головой и продолжила свой путь в атрий.

Флорония скорее почувствовала, чем увидела направленный на себя гневный взгляд Опимии и — не в силах его вынести — опустила голову и некоторое время не решалась её поднять, а потом наконец выпрямила её и, сложив умоляюще руки, делая шаг к удаляющейся товарке, спросила жалобным голосом:

— Но что тебе пришло в голову, Опимия?.. И на что обиделась богиня?..

Опимия оказалась уже у выхода и поднимала левой рукой занавесь, когда до неё дошли эти слова. Она повернула голову к Флоронии и сказала повелительно: