Книга Апокалипсис в мировой истории. Календарь майя и судьба России - Игорь Шумейко

И теперь представьте, мог ли быть фатальным сам по себе… октябрьско-ноябрьский «мороз 1812 года»! При Березине, кстати, проблемой французов был рухнувший мост. Будь это действительно зима — спокойно перешли бы по льду.

Бросив армию, в кибитке на дороге в Париж с Коленкуром, Наполеон, «по горячим следам» признавал: НЕ мороз, а его растянутые коммуникации, разорванные казаками, стали причиной поражения! (Фактор Бородинского надлома он вообще старался оставить «за кадром».)

И только позже, он, а более всего — его апологеты и пропагандисты, начнут выдвигать фактор Зимы. И весь мир подхватит: «Эх! Заморозили такого гения!» Да и мы сами 200 лет повторяем за Пушкиным:

Гроза двенадцатого года. Настала — кто тут нам помог? Остервенение народа, Барклай, ЗИМА, иль русский Бог? — Но у Пушкина хотя бы сохраняется вопросительный знак в строке.

Дело не в том, что бездумно повторяя: «зима 1812 года», мы обкрадываем настоящих героев, это по-моему, более широкий феномен, имеющий как раз непосредственное отношение к «апокалиптичности» 1812 года.

Через 60–70 лет после описываемых событий знаменитый художник Верещагин выпускает целую книгу по войне 1812 года: не только его картины, но и более сотни страниц сопроводительного текста, его добросовестные выписки из записок очевидцев, работ историков — в рамках описания событий составивших сюжет его картин. И…

…И вот он, Верещагин, великий художник-баталист, прекрасно изучивший ход боевых действий, тем не менее, рисует «партизан» — могучих русских мужиков с топорами, раздвигающих ветви могучего русского леса, заваленного мощным слоем русского снега! («Не замай! Дай подойти!»— называется картина, украшающая все учебники истории). Причем, партизаны, их подвиги — были. Но не было только, просто не могло быть в октябре того могучего слоя снега! А с начала ноября — французов уже не было в русских губерниях, война перешла в Литву-Белоруссию.

А вот и прямой очевидец, совершивший с Наполеоном весь поход 1812 года и уж точно — самый знаменитый из всех писателей, бывших при пожаре Москвы, (кстати, еще и «основоположник реализма»), Анри Стендаль пишет: «Было бы ошибкой думать, что зима в 1812 году наступила рано, напротив, в Москве стояла прекраснейшая погода. Когда мы выступили оттуда 19 октября, было всего три градуса мороза, и солнце ярко светило»(«Жизнь Наполеона»). И стендалевская характеристика наших предков: «…патриотизм и настоящее величие… деспотизм русского самодержавия совсем не принизили народ духовно… Не воззвания и не награды воодушевляют русских солдат на бой, а приказания святого угодника Николая. Маршал Массена рассказывал в моем присутствии, что русский, когда рядом с ним падает смертельно раненный его земляк, настолько уверен в том, что он воскреснет у себя на родине, что поручает ему передать привет своей матери».

По-моему, это — важное свидетельство, описание тех, ктовоевал в 1812 году с «Антихристом». Но… — далее уже моя небольшая гипотеза: нам-то ведь и самим порой уютно в мире наших мифов. Нам как-то приятнее представить в ряду с теми могучими бородатыми мужиками-партизанами — такого же могучего и бородатого… Деда Мороза! Тут уж мы не жадничаем, готовы разделить и с ним, с Дедушкой Морозом — славу победы. Потому-то (так я объясняю этот феномен) — нет и особой волны опровержений на «зиму 1812 года», и не очень вспоминают работы Дениса Давыдова. И в пушкинской гадательной, с вопросительным знаком строке, чаще соглашаются с тем, что: «зима», а не с последним в списке вариантов («Русский Бог»).

Кстати, это как-то, согласитесь, совмещается и с главным официальным лозунгом, подытожившим 1812 год. На фронтонах всех храмов, воздвигнутых в честь той победы стояли слова из Библии: «Не нам, не нам, но Имени Твоему!» Это и есть пример высокого, христианского смирения народа, пережившего очередной свой Апокалипсис.

Идентификация участников Армагеддона-1812

Чем еще можно проиллюстрировать «апокалиптичность 1812 года»? Подберем некоторые характеристики Наполеона из работы Тарле:

— К религии он относился как к политическому средству (instrumentum imperii); в молодости… не раз высказывался в антихристианском духе, а во время египетской экспедиции, ради ее успеха думал даже о принятии мусульманства, вместе со своей армией. Если в нем самом и были некоторые зародыши мистицизма, то последний носил на себе суеверный характер и всегда имел отношение к его личности. По-видимому, он долго не решался развестись с Жозефиной, «принесшей ему счастье», по чисто суеверным соображениям. Однажды он хотел собрать в Париже еврейский синедрион, но не решился на это, когда ему сказали, что такое собрание должно предшествовать концу мира (…).

И в подтверждение реальности египетско-мусульманско-го пассажа в этой цитате из Тарле добавлю: преемник Наполеона в Египте, французский главнокомандующий Клебер действительно принял ислам (хотя все равно был убит исламским фанатиком Сулейманом, возможно, не поверившим в это «обращение»).

А в России наполеоновская Великая Армия намеренно оскверняет храмы, срывает иконы, в кремлевских Архангельском и Успенском соборах устраивая кухню и конюшню, перед оставлением Москвы с огромнейшими трудами снимает крест с колокольни Ивана Великого. Генерал-интендант Дюма: «Император захотел украсить им церковь Инвалидного дома в Париже, и сам наблюдая за работой, сердился на то, что «проклятые галки, тучами носившиеся над колокольней, как будто хотели защищать свой крест!»»

А офицер гвардии, шедший рядом с Наполеоном, вспоминает, как тот воспринял донесение, что путь к Березине отрезан:

«Видя, что Бонапарт стал шевелить своей палкой, я подумал, что он хочет ударить ею полковника (привезшего донесение. — И.Ш.);но в эту минуту он, с широко расставленными ногами, откинулся назад и, опираясь левою рукою о палку, со скрежетом зубов, кинул к небу свирепый взгляд и поднял кулак!(курсив мой. — И.Ш.). Настоящий крик бешенства вырвался из его груди, он повторил свой жест угрозы и прибавил короткое и выразительное слово… само по себе составляющее богохульство. Уверяю вас, что в жизнь мою я не видел более ужасного выражения лица и всей фигуры!»

А вот уже с другой стороны, с изнанки — сам Наполеон (на острове Святой Елены) рисует картину мира в случае своей победы в 1812 году:

«Русская война должна бы была быть самая популярная в новейшие времена: это была война здравого смысла и настоящих выгод, война спокойствия и безопасности всех; она была чисто миролюбивая и консервативная. Это было для великой цели, для конца случайностей и для начала спокойствия. Новый горизонт, новые труды открывались бы, полные благосостояния и благоденствия всех. Система европейская была бы основана, вопрос заключался бы уже только в ее учреждении. Удовлетворенный в этих великих вопросах и везде спокойный, я бы тоже имел свой конгресси свой священный союз. Это мысли, которые у меня украли. В этом собрании великих государей мы обсуживали бы наши интересы семейно и считались бы с народами, как писец с хозяином.