Книга Номер 16 - Адам Нэвилл

— А где сейчас он?

— Я же сказал, сидит внизу, в пабе.

— А нас она видит?

— Иногда. Но от этого все равно никакого толку. Вот, смотри.

Мальчик в капюшоне подошел к кровати и присел в ногах девочки, затем поерзал немного на месте, словно испытывая на прочность пружины матраса.

— Как ты?

— Нормально, — отозвалась девочка, не отрывая взгляда от двери.

— Не хочешь уйти?

— He-а. Скоро придет мой папа. Он велел, чтобы я ждала.

Мальчик в капюшоне повернулся к Сету.

— Она все время повторяет одно и то же. Она застряла.

— Но как… Почему она постоянно находится здесь?

— Потому что она здесь и есть.

— Но не одновременно же со мной?

Капюшон энергично закивал.

— Всегда-всегда. Ты теперь тоже сможешь ее видеть. И всех тех, кто застрял за это время, а их с каждой минутой становится все больше и больше.

Это была самая просторная комната из всех номеров над пабом, ее окна выходили на улицу. Когда Сет вошел, здесь не оказалось ни смятых коробок от пиццы, ни пивных банок, ни грязного белья, обычно захламлявших жилище хозяина. По утрам, отправляясь в ванную, Сет частенько видел, что делается в спальне, когда Куин выходил, облаченный в халат.

Сейчас, очищенная от пыли и барахла, кровать была застелена белоснежной простыней, загнутой поверх одеяла в шотландскую клетку. Дверцы шкафов закрыты, все предметы мебели аккуратно расставлены и блестят полировкой. На глаза не попадалось ни одежды, ни обуви, если не считать одинокого черного плаща на двери, а недавнее присутствие человека угадывалось лишь по белому листку бумаги на прикроватном столике. Рядом лежали наручные часы, обручальное кольцо, серебряная авторучка, ровная стопка мелочи. Обстановку можно было назвать спартанской, но при этом приятной.

Скудные детали интерьера должны были остаться на периферии зрения, однако Сет упорно рассматривал каждую, чтобы не глядеть на сухощавого старика, свисавшего с потолочного крюка.

Тело легонько покачивалось по инерции с тех пор, как самоубийца сошел со стула и веревка хлопнула под его весом. Конечности в рукавах темного костюма были вытянуты, наманикюренные пальцы расслаблены. По левой штанине стекала на начищенный черный ботинок жидкость, скатывалась по носку и впитывалась в ковер.

Сет не смотрел повешенному в лицо, но знал, что глаза старика открыты и ярко блестят.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Разница в оценках оказалась небольшая, какие-то две сотни фунтов, однако антиквар с широкими густыми бровями мог забрать мебель не раньше, чем через две недели. А аукционный дом, предложивший наилучшую цену, хотел купить еще и портрет Лилиан с Реджинальдом, чтобы получился полный комплект из четырех картин, найденных в чулане. Они, оказалось, принадлежат кисти неплохого художника, некогда даже выставлявшегося в Королевской академии.

Никто не пожелал забрать кровать. Громоздкую, тяжелую раму неизбежно придется разобрать на части и отправить в мусорный контейнер. Супружеское ложе Лилиан и Реджинальда пойдет на дрова. Еще одно оскорбление от мира, который они покинули.

Все еще скверно чувствуя себя после полной потрясений ночи, Эйприл была не в силах торговаться и согласилась принять от антиквара за все вместе обескураживающую сумму в пять тысяч фунтов. Торговец позволил себе лишь едва заметную улыбку, когда она согласилась на его предложение.

Уверенная в том, что на картине прошлой ночью появилась третья фигура, Эйприл очень хотела продать заодно и портрет. Однако, позавтракав и проглотив несколько чашек крепкого кофе, она списала все на игру воображения. Ну что она, на самом деле, видела? Что-то длинное, вытянутое и бледное взметнулось и ухмыльнулось из алой дымки? Такое же неуловимое, как то, что она заметила позади собственного отражения, когда примеряла платья Лилиан, — лишь намек на стремительное движение по полу худых конечностей, направлявшихся в ее сторону. Наверное, она увидела или прочитала что-то такое, от чего ей постоянно мерещатся привидения, выдумать их сама она просто не могла. Просто обстановка квартиры воздействует на нее, а дневники Лилиан только усугубляют положение. Но не читать их невозможно.

Как только торговцы ушли, Эйприл попросила по телефону, чтобы прислали уборщиков, и сейчас же уселась за кухонный стол с четвертой тетрадью, однако, пробежав по диагонали страницы, поняла, что спутала ее со справочником «Лондон от А до Я» в простой черной обложке. Книжица хранилась в одном ящике с дневником Лилиан, и вложенные между листами яркие карты центра Лондона были сплошь исчирканы разноцветными шариковыми ручками.

На полях почерком бабушки были перечислены названия улиц; чернильные линии извивались во все стороны от Найтсбриджа, обозначая пути исхода. Во всех направлениях маршруты обрывались примерно в миле от Баррингтон-хаус.

Вот почему туфли Лилиан стоптаны до дыр. Упорство, с каким она на протяжении десятилетий повторяла свои попытки, поражало: до чего сильным может быть наваждение. Эйприл снова задалась вопросом неужели любовь Лилиан к мужу была настолько велика, что не позволила ей покинуть последнее место, где они были вдвоем? Когда Эйприл высказала это предположение Стивену, зашедшему спросить, не заказать ли для нее еще один мусорный контейнер, портье посмотрел неловко, даже виновато, словно снова выражал соболезнования. Эксцентричность ее двоюродной бабушки явно приводила Стивена в смущение.

Теперь за кухонным столом, поставив рядом горячий кофейник, Эйприл приступила к чтению четвертой тетради. Записи в этом дневнике были более короткими и несвязными, чем в предыдущих трех, однако больше всего тревожила перемена в стиле:

«Я вижу их повсеместно. Их тонкие силуэты висят во всех окнах. Не вполне оформившиеся или же наполовину скрытые в тенях. Иногда они просто бессмысленно тычутся в стены первых этажей или же бормочут что-то, скорчившись на углах пустынных грязных улиц или в замусоренных проулках за домами. Они населяют тупики. Обитают в тех местах, куда никогда не заглядывает солнце. Но хуже всего их лица. Я вижу их каждый раз, стоит оглядеться по сторонам где-нибудь в Мейфэре. Жутко белые и худые, они смотрят вниз на улицу из самых старых окон. Рты их шевелятся, но я не слышу слов. Если бы у них были губы, я могла бы прочесть по губам.

На Шеперд-маркет, улице, которая даже в наши дни не поддается никакому облагораживанию, они толпятся и толкаются в пустых комнатах за заколоченными дверьми. Вот этих я по временам слышу, они шепчут что-то сквозь щели. Говорят со мной из своих укрытий. „Он возвращается?“ — то и дело спрашивает меня одна женщина, и сквозь зазор в деревянных досках я вижу ее ребра и позвонки.

„Кажется, я не смогу их найти“, — снова и снова шепчет мне другой узник прошлого. Я даже не знаю, мужчина это или женщина, потому что он стоит на четвереньках за какими-то корзинами. Их молочно-белые глаза как будто не видят меня. Разговаривать с ними без толку — они не сознают ничего, кроме собственных страданий, но в то же время моментально чувствуют мое присутствие.