Книга Фельдмаршалы Победы. Кутузов и Барклай де Толли - Владимир Мелентьев

В письме звучат безысходность, боль, обида и отчаяние: «Государь! Мое здоровье расстроено, а мои моральные и физические силы до такой степени подорваны, что теперь здесь, в армии, я безусловно не могу быть полезен на службе… Я желал бы найти выражения, чтобы описать Вам глубокую печаль, снедающую мое сердце, видя себя вынужденным покинуть армию, с которой я хотел бы жить и умереть».

Большинство исследователей сходится в том, что со многим из изложенного в письме согласиться трудно. Действительно, после сражения у Царёва-Займища отступление можно было бы повести не на Москву, а на Калугу. Но могло ли это гарантировать спасение Первопрестольной? Разве Наполеон не мог при этом выделить группировку войск для выполнения своего замысла?

Несколько забегая вперед, скажем, что подобный вариант, но для спасения Парижа, Наполеон представил в 1814 году. И что же? Ему же пришлось спешить к Парижу, дабы предотвратить захват города. Увы! Оказалось поздно. В столице Франции уже были русские и союзные войска! Безусловно лишь то, что послание сие написано было в состоянии нервного срыва, той депрессии, в коей оказался автор, после всего пережитого им со дня тяжких испытаний, выпавших на его долю.

Вскоре из Калуги военный экс-министр выехал во Владимир. То было тяжкое и скорбное путешествие. Только выдержка да соблюдение инкогнито спасали его от грубых нападок. На каждом шагу приходилось испытывать тягостные чувства. В адрес Барклая постоянно то явно, то прозрачно слышны были упреки о действиях руководимой им армии. Неудачи ее приписывались не только нерешительности и неспособности командующего, но даже измене и предательству.

Грубые и развязные выходки продолжались, и Барклай вынужден был обратиться к покровительству полицейских чинов. Окруженный повсеместной неприязнью, по прибытии во Владимир Михаил Богданович окончательно слег. Обстановка недоброжелательства не могла не сказаться, еще более усугубив душевный кризис.

Отсюда он вновь обращается с письмом в Петербург. «Всемилостивый Государь! — писал он. — Проезжая губернии… с сокрушением в сердце слышу я повсюду различные толки о действиях армий наших и особливо о причинах отступления их. Одни приписывают его робости, другие — слабости разного рода, а некоторые, что всего оскорбительней, даже измене и предательству».

В этой связи Барклай предлагает монарху опубликовать отчет о действиях руководимых им армий в ходе войны; в частности, он пишет: «Известный отзыв князя Голенищева-Кутузова, что отдача неприятелю Москвы есть следствие отдачи Смоленска, к сожалению, подтверждает в умах многих сии ужасные для чести армий и предводительствующих ими заключений. Я менее всех должен быть равнодушен к ним и более всех нахожу себя в обязанности защищать честь армии и честь мою собственную, сорокалетней службою и увечьем отягощенную. Изложив отчет о действиях 1-й и 2-й Западных армий в продолжении нынешней кампании и о прямых причинах отступления их, я приемлю смелость повергнуть оный правосудному вниманию и всеподданнейше молить Вас о повелении обнародовать его через публичные ведомости. Отечество и целый свет увидят здесь истину во всей наготе ея, и уста злословия к успокоению общему умолкнут». И далее: «Благомыслящие сами увидят истину объяснений моих, перед недоверчивыми оправдает меня время, пристрастные изобличатся собственною совестью в несправедливости своей, а безрассудных можно, хотя и с сожалением, оставить при их заблуждении, ибо для них и самые убедительные доводы не сильны».

Впрочем, только ли это беспокоило больного генерала? Были и другие причины. Прежде всего следовало решить, куда же ехать. То ли в Петербург к семье, то ли в объезд столицы для уединения в своем небольшом имении. Однако приезд в столицу возможен был лишь с высочайшего позволения. Все еще не теряя надежды на встречу и общение с монархом, Барклай посылает испрошение на приезд в Петербург своего адъютанта. Ответа не последовало. Немного оправившись от болезни, Михаил Богданович продолжает свой путь на Новгород, а затем по направлению к Дерпту в Феллинский уезд Лифляндской губернии, в имение Бекгоф.

Другим поводом для беспокойства было бедственное положение семьи отставного генерала, не имевшего других доходов, кроме получаемого им по службе жалованья. Вот почему по дороге в Бекгоф он пишет жене в Петербург: «Готовься к уединенному и скудному образу жизни, продай все, что сочтешь излишним, но сохрани только мою библиотеку, собрание карт и рукописи в моем бюро».

По прибытии в Новгород Барклай отправляет отчет о военных операциях в кампании. В препровождении же пишет: «Государь! Не получив позволения приехать в Петербург для восстановления моего здоровья, я не могу питать более надежды пасть к стопам Вашего Императорского Величества. Вследствие чего прилагаю при сем краткий очерк событий этой кампании. По крайней мере, я убежден, что ничто в мире не может отнять у меня того, что я был полезен Государю и Отечеству в самую критическую минуту. Я вел операции армий так, что неизбежным следствием их должно было быть истребление неприятеля, а под Бородином и Москвою, смею сказать, я спас армию и империю — драгоценное убеждение, которое мне дает неистощимый источник утешения до конца моей жизни».

Впрочем, спокойствие и рассудительность снова возвращаются к нему. Отношение к повсеместной неприязни стало другим. «Тот, кто бросит теперь, может быть, в меня камень, позже отдаст мне справедливость», — скажет он своему адъютанту.

Итак, в ноябре 1812 года, после бурных событий, генерал от инфантерии Михаил Богданович Барклай де Толли оказался в совершенно непривычной для него обстановке, в тиши и спокойствии имения, в кругу семьи и близких ему людей. Здоровье его пошло на поправку.

Здесь получено было письмо от императора. То ли оценив наконец стратегию военного экс-министра, то ли потому, что обстановка в войне складывалась в ту пору довольно благоприятной, так или иначе, но тон письма, в отличие от прежних, был совершенно иным.

Трудно отличить искренность от лицемерия, но царь уверял Барклая в своем уважении, дружбе и желании встретиться. При этом, конечно же, не преминул пожурить за недостатки и упущения начального периода войны, свалив большую часть собственных ошибок на Барклая.

В заключение, обрисовав обстановку, коя вынудила монарха к назначению Кутузова, Александр внушал надежду на скорое возвращение генерала в действующую армию. «Борьба еще не закончена, — писал он, — и она даст Вам полную возможность проявить ваши военные достоинства, которым снова начинают отдавать должное». И что особенно важно было для Михаила Богдановича: «Я прикажу напечатать нечто вроде мотивированного оправдания Вашей деятельности, воспользовавшись присланными Вами мне материалами».

Окрыленный монаршей милостью, надеясь на встречу с царем, Михаил Богданович (все еще в сопровождении врача) приезжает в Петербург. Однако выяснилось, что император к встрече вовсе не стремился, очевидно, потому и письмо писал незадолго до своего отъезда в Вильно.

Что же касается высшего света столицы, то по-прежнему считая Барклая виновником всех бед и несчастий, столичное общество продемонстрировало ему «великолепный ледяной прием».