Книга Боттичелли - Станислав Зарницкий

Чума, покружившись вокруг города, в середине осени отступила за горы. О ней можно было забыть, а для братьев Медичи настала пора предпринять что-либо, чтобы вернуть симпатии сограждан. В палаццо на виа Ларга всегда зорко следили за настроениями в городе. Со времен недолгого изгнания Козимо из Флоренции здесь постоянно были начеку. Миланец Сфорца по-дружески предупреждал братьев: флорентийцы неуправляемы и взбалмошны, страсти разгорелись, как бы не вышло беды. Но Лоренцо можно было не предупреждать на этот счет: его осведомители, усердно толкавшиеся на площадях и в церквах, давно уже донесли о кознях противников. Теперь пора действовать.

Лоренцо решил прибегнуть к средству, которое неоднократно использовалось его дедом и отцом и, как правило, давало положительные результаты. Оно было старо как мир — удовлетворить потребности толпы в хлебе и зрелищах. Нужно было лишь найти благовидный предлог, но он представился сам собой: предстояло заключение соглашения между Флоренцией, Миланом и Венецией — еще одна дипломатическая победа, которую Лоренцо мог записать в свой актив и которая стоила того, чтобы ее достойно отметить. Хотя со времени грандиозного приема Сфорца прошло уже шесть лет, это празднество было у всех на памяти, и было решено повторить его. К праздникам, которые издавна ежегодно отмечались во Флоренции, в 1475 году прибавился еще один. Год был не совсем обычным: Сикст IV, нуждавшийся в деньгах, объявил его «юбилейным» в надежде, что по этому случаю многие возжаждут покаяния и ринутся в Рим за отпущением грехов, пополняя тем самым папскую казну. Так что не было причин особо воздерживаться от радостей жизни, раз все будет прощено — были бы деньги.

После Рождества, отмеченного во Флоренции с обычным размахом — с пышными богослужениями, перезвоном колоколов, представлениями в церквях библейских историй, — начали готовиться к карнавалу, а попутно и к задуманной Лоренцо «джостре», то есть рыцарскому турниру. 28 января было подписано соглашение с Венецианской республикой о совместной борьбе против турок, но празднование этого события было решено провести весной; оно должно было стать всегородским торжеством и запомниться надолго. Нелегко было чем-либо поразить воображение флорентийцев, и без того избалованных карнавалами, цеховыми шествиями и многочисленными престольными праздниками. Трудно было перещеголять в чем-либо традиционный праздник в честь святого Иоанна, покровителя Флоренции, который издавна отмечался 24 июня. К нему готовились всем городом, туда съезжались гости со всей Тосканы, чтобы поглазеть на бои быков, конные скачки и представления бродячих артистов, собиравшихся к этому дню со всей Италии. Но не в обычае Медичи было отступать от задуманного.

В канун карнавала все живописные мастерские были завалены заказами, ибо каждый состоятельный горожанин намеревался блеснуть на празднике не только своим богатством, но и выдумкой. Основная тяжесть выполнения их желаний выпала живописцам, так как исстари считалось, что они должны иметь сноровку во всем: рисовать и высекать статуи, возводить дома и триумфальные арки, оправлять драгоценные камни и аранжировать гирлянды и букеты, расписывать знамена и вышивать парадные костюмы, украшать конную сбрую и придумывать хитроумные механизмы для спектаклей.

На сей раз мастерская Верроккьо, кроме того что ей поручили следить за общим убранством города, должна была изготовлять рыцарские доспехи. Мастер проявил недюжинные способности, выдумывая украшения для шлемов — львы, драконы, пантеры скалили с них ослепительно белые зубы, дразнили ярко-красными языками. На долю братьев Поллайоло выпали триумфальные арки и убранство трибун, для которых уже свозились на площадь перед Санта-Кроче балки и бревна. Сандро трудился над штандартами. Особо много хлопот доставило знамя Джулиано, которому была предопределена роль победителя турнира — все его предполагаемые противники были заблаговременно предупреждены об этом. На полотнище из александрийской тафты изображалось золотое солнце, на которое взирала Минерва с копьем в правой руке и щитом в левой. Она стояла на пламени, пожирающем ветви оливы, на одной из ветвей было написано «неповторимая». Конечно, всю эту символику выдумал не он сам — над ней усердно потрудились философы и латинисты из Платоновской академии. На человеческом языке она должна была обозначать силу и мудрость Джулиано и неповторимую красоту Симонетты — супруги негоцианта Марко Веспуччи и дамы сердца младшего брата Медичи. Поскольку все было расписано заранее, он должен был победить на предстоящем турнире и избрать Симонетту королевой празднества.

Среди флорентийских юношей нашлось бы немного таких, кто поднял голос против такого выбора — с недавних пор Симонетта стала их кумиром и идеалом красоты. Высокая, гибкая, с длинной шеей, большими темными глазами и маленьким, чуть вздернутым носиком, она вскружила голову не только Джулиано. Предметом особой зависти всех флорентийских дам были ее белокурые волосы, которые не нужно было «золотить», то есть натирать всевозможными снадобьями и часами выдерживать на палящем солнце. Каких только сравнений не навыдумывали поэты, воспевая красоту Симонетты! Они вспоминали Беатриче и Лауру, отводя себе роль Данте и Петрарки. Даже Лоренцо посвятил ей несколько стихотворений. Если во Флоренции кто-либо говорил о нимфе или родившейся из пены Венере, то все понимали, о ком идет речь:

Она бела, и в белое одета, Убор на ней цветами и травой Расписан; кудри золотого цвета Чело венчают робкою волной. Улыбка лета — добрая примета: Никто, ничто ей не грозит бедой. В ней кротость величавая царицы, Но гром затихнет, вскинь она ресницы.

Спокойным очи светятся огнем, Где факелы свои Амур скрывает, И все покоем полнится кругом, К чему она глаза ни обращает. Лицо небесным дышит торжеством, И дуновенье каждое смолкает При звуке неземном ее речей, И птицы словно подпевают ей…[5]

Такой ее увидел Полициано, и многие смотрели на Симонетту его глазами. Сандро не был исключением. При желании он мог любоваться ею каждый день — их дом соседствовал с палаццо Веспуччи. Странные это были люди: будучи купцами, они, похоже, занимались торговлей больше по традиции, чем по желанию. Марко знал толк в живописи, как и отец, а брат его Америго слыл во Флоренции звездочетом. Ничто еще не предвещало, что в честь его будет назван целый материк — до плавания Колумба оставалось 16 лет. Вряд ли Марко было неизвестно то поклонение, которым была окружена в городе его семнадцатилетняя жена; он меньше всего походил на тех мужей из новеллы Боккаччо, которые ничего не видят и ничего не слышат, — но несмотря на то, что его прозвище происходило от слова «веспа», что значит «оса», он никого не жалил и никому не мстил. Во всяком случае, соседи никогда не были свидетелями каких-либо распрей и ссор между супругами.

Это было то время, когда наряду с тягой к античности во Флоренции, городе, в котором рыцари испокон веков не были в чести, вдруг пробудился интерес к их обычаям и нравам — не действительным, конечно, а воспетым в героических песнях и романах. Появились дамы сердца, о которых платонически вздыхали и которым поклонялись, юноши грезили о военных подвигах, а семейства с древними корнями занялись поисками знатных основоположников. В этих новых нравах, вызывавших ворчание старшего поколения, причудливо переплетались античные боги и герои-рыцари, трубадуры и древние историки. Фичино усердно трудился над обоснованием различий между любовью небесной и земной. Венера как-то неожиданно для всех стала не только богиней красоты, а еще и воплощением различных христианских добродетелей. Языческие боги и святые христианских легенд сливались в одно целое.