Книга Лонгборн. "Гордость и предубеждение". Из жизни слуг - Джо Бейкер

Он поспешно переговорил с другим лакеем, тот кивнул. Тогда Тол повернулся к Саре и сделал жест, подзывая ее. Высоко подняв брови, он пальцем указал на себя, потом на запятки, где стоял сам: вас подвезти?

Все случилось в мгновение ока: Сара шагнула вперед и протянула руку, Тол наклонился, ухватил ее повыше локтя, и девушка повисла в воздухе. Одна нога нащупала ступеньку, другая тоже нашла какую-то опору. Не успела Сара опомниться, как уже стояла с краю на запятках, бок о бок с ним. От мулата исходило тепло и пахло въевшимся дымом, мокрой шерстью и солидностью.

– Легкая как перышко, – выдохнул он.

Сара засмеялась и смущенно покосилась на него.

– Держитесь вот здесь.

Она схватилась за поручень, и ее голые руки оказались рядом с его руками в добротных перчатках.

Кучер, заговорщически кивнув им, натянул вожжи, и лошади, высоко вскидывая ноги, пустились рысью. От толчка Сару качнуло, и Тол обнял ее за талию.

Ветер бил ей в лицо, мокрая материя липла к телу. Лошади неслись вперед легко и весело, и на повороте Сара снова качнулась и прижалась к нему. От быстрой езды земля сливалась в неясную полосу. В этот ненастный день ей выпала настоящая удача, в один миг вознесшая ее над цепкой грязью нищеты.

Все дорожные ориентиры: стог сена, древний дуб с обломанными ветвями, болотце – мелькнули и остались позади так быстро, что Сара и не заметила. Скорость – вот, оказывается, истинная роскошь, способность собирать мир в складки и проходить сквозь них, подобно игле. Вот уже и поворот на Лонгборн завиднелся сквозь дождь. Упряжка замедлила бег.

– На повороте просто спрыгивайте.

Она обернулась с расширенными от страха глазами:

– Вы не остановитесь?

Тол сочувственно развел руками:

– Думаю, хозяевам не стоит знать, что я подвожу попутчиц.

Сара взглянула вниз, на землю, слившуюся в бесконечное смазанное пятно. Она сломает ногу, шею, что-нибудь непременно сломает. Но тут рука Тола крепко ухватила ее, как прежде, повыше локтя.

– А теперь, – скомандовал он, – прыгайте!

Лошади на повороте пошли тише… и все же быстро, слишком быстро. Сара не могла заставить себя сойти с подножки.

– Давай, Сара. Пора!

Она шагнула, на миг повисла в воздухе, ветер свистел в ушах, земля стремительно мчалась мимо. Потом ноги коснулись дороги, Тол отпустил ее, и ей пришлось пробежать несколько шагов, чтобы обрести равновесие и не упасть. Карета была уже далеко, когда Сара, пошатываясь, остановилась.

Оглянувшись, Тол Бингли приподнял шляпу, прощаясь, и Сара помахала в ответ. Уносившая его карета скрылась за поворотом.

Погрузившись в раздумья, Сара неторопливо шла по деревенской улице. Мысли о случившемся согревали ее, будто пригоршня горячих печеных каштанов. Она совершила то, что ей было настрого запрещено, и это сошло ей с рук, потому что никто ее не видел и никто в Лонгборне ничего не узнает! Тешась приятными воспоминаниями, Сара даже не глянула на верхнюю тропинку через поле. Там, наблюдая за девушкой, стоял мужчина в насквозь промокшей куртке. С обвисших полей его шляпы капала вода.

Он видел, как замедлила ход карета, свернув за поворот. Когда маленькая фигурка отделилась от экипажа, сердце его замерло от страха при мысли, что она разобьется, но она пробежала немного и остановилась, по виду целая и невредимая. Он смотрел, как девушка машет вслед уезжающей карете, как бредет по деревенской улочке, медленно, с мечтательной улыбкой, словно в солнечный майский полдень.

Лишь после того, как Сара вошла в ворота усадьбы и скрылась из виду, он тоже направился к дому.

Мистер Смит уже трудился на кухне, когда Сара спустилась, переодевшись в сухое и держа в вытянутой руке свое намокшее платье. Она прошла прямо в прачечную и, судя по звуку, бросила одежду в корыто, чтобы отмочить грязные пятна. Потом вернулась, вытирая руки о передник. К обеду она не поспела. На кухне царил беспорядок, однако девушка, казалось, этого даже не заметила. Она витала далеко отсюда, и ничто ее не заботило.

Джеймс расставлял на подносе кофейный сервиз. Интересно, думал он, заметит ли Сара его мокрые обшлага и покрасневшие от холода запястья? Он внимательно и пристально осмотрел ее, отметив разгоревшийся после прогулки по свежему воздуху нежный румянец, яркий блеск глаз. Как же она прелестна, подумал он, теперь, когда чувствует себя счастливой. Сара же едва скользнула по нему рассеянным взглядом.

– Может, захватите это в гостиную, когда пойдете наверх? – Сара положила на кухонный стол сверток, сняв с него мешковину.

– Конечно, – отозвался Джеймс не раздумывая, но минуту спустя, когда она принялась разбирать нагромождение тонкого фарфора и кухонной утвари, спросил: – А что там такое? – Взяв со стола пакет галантерейщика, он пристроил его на поднос рядом с кофейными чашечками.

– М-м?

– Что там внутри, в этом свертке?

– Банты для башмаков, – ответила она.

– Банты?!

– Банты. Банты для туфель.

– Я что-то не понимаю.

Сара нетерпеливо фыркнула:

– Бальные туфельки должны быть украшены бантами. Их пристегивают сверху.

– Зачем это нужно?

– Для красоты.

– Что? – Джеймс закатил глаза. – Значит, так: если в следующий раз вас снова отправят в скверную погоду с дурацким поручением, отыщите меня, и я все сделаю за вас.

Сара скрестила руки на груди, глаза у нее засверкали.

– А с чего это вы командуете, что мне делать?

Он взмахнул рукой, словно обороняясь от обвинения:

– Да я даже не думал…

– А что, если я хочу пройтись? Может, мне приятно туда ходить? И совсем не приятно, когда вы суете свой нос куда не следует.

– Простите, не хотел вас обидеть, – смутился Джеймс. – Не имел намерения лишать вас удовольствия. – Он поклонился, взял поднос и покинул кухню.

Сара осталась одна, мучимая неприятным чувством, что говорила она не от души и что бедный мистер Смит, к несчастью для себя, пожал то, что посеяла миссис Хилл.

Планов Джеймс не строил – не мог себе позволить такой роскоши. Не в том он был положении, чтобы посадить к себе в седло еще одного человека. Его задача сейчас – затаиться, не лезть на рожон и прилежно трудиться. Именно по этой причине сердечная буря, вспышки желания и приступы ревности – все это было крайне, чрезвычайно некстати. Несвоевременные чувства следовало задушить на корню. Горько, что тут еще скажешь! Горько, что он вынужден отворачиваться, хотя предпочел бы смотреть не сводя глаз. Горько, что Сара, конечно, уйдет отсюда, полюбит – и совсем не его. Само ощущение горечи оказалось для Джеймса неожиданностью: к этому времени он, казалось, уже смирился с необходимостью делать то, чего не хотел, и не вмешиваться в события, которых не хотел бы допустить. Но Сара?.. Нет, с этим смириться он никак не мог. Мысль о ней досаждала, мучила, терзала. Он, разумеется, не умрет, если увидит, что она счастлива с кем-то другим, от этого не умирают, что бы там ни сочиняли поэты и романисты. Конечно, такое его не обрадует, да и кого бы обрадовало. Сердце в груди тоскливо сожмется, как от сильного страха, но умереть он не умрет, можно не сомневаться.