Книга Дитя огня - Юлия Крен

– Матильда… – Арвид все же решился наклониться к ней.

– Что ты вообще здесь делаешь? – процедила она.

– Уже несколько лет я нахожусь рядом с графом Вильгельмом.

– Я знаю. Почему ты все эти годы скрывался от меня… а теперь спас мне жизнь?

Леденящая ярость пронизывала ее сильнее, чем холод, а направить ее на Арвида было легче, чем на безликого убийцу, причинившего ей зло. Может, злоумышленник все еще где-то рядом? Совершит ли он после этой неудачи очередное покушение на ее жизнь – уже третье по счету? Теперь Матильда могла с уверенностью сказать, что точильный камень на рынке в Байе свалился на нее не случайно. И не случайно таинственный голос заманил ее в комнату, где ее ожидала кружка с ядом. Девушка задрожала, но, когда Арвид, утешая, положил ей ладони на плечи, быстро взяла себя в руки.

– Я думал, что будет лучше, если мы перестанем видеться. Лучше для нас обоих, – пробормотал он. – Мы ведь оба хотим провести жизнь в монастыре.

Матильда на него не смотрела.

– Почему же ты тогда не в Жюмьеже?

– Потому что аббат решил иначе.

– И потому что легче выполнять чужие решения, а не принимать их самому, не так ли?

Девушка не знала, что заставило ее произнести эти слова и придать своему голосу такую язвительность. Все монахи и монахини считали своей обязанностью упражняться в смирении. Матильда сама была воспитана в этом духе и с радостью стала бы снова подчиняться распоряжениям аббатисы, а не Герлок или Спроты. Но сейчас из-за холода, царящего в ее душе, любая фраза Арвида вызывала в ней только злость или насмешку.

Казалось, послушник осознал это, потому что отступил на шаг и опустил голову.

– Тебе нужно поговорить с графом, – рассудил он. – Ты должна рассказать ему о покушении.

Вспомнив шепот убийцы, девушка облизала пересохшие губы. Голос сообщил ей, что речь идет о будущем целой страны, а в том, что она, Матильда, обязательно должна попрощаться с жизнью, ее вины нет. Эти слова эхом отдавались у нее в голове, и чем больше девушка о них думала, тем более загадочными они ей казались.

– Он не сможет мне помочь, – сухо заявила Матильда, чтобы заглушить в себе этот голос и избавиться от Арвида, который, наверное, был прав: ей в самом деле следовало поговорить с Вильгельмом.

Но если она откажется от этого предложения, между ней и Арвидом снова развезнется пропасть, которую он преодолел, когда вызвал у нее рвоту.

– Мне неизвестно, кто и почему покушается на мою жизнь. Мне неизвестно, кто я такая. Чтобы обвинять кого-то, нужно знать, где его можно найти. А чтобы найти, нужно знать, где искать. Я же не знаю ничего, совсем ничего!

Девушка вцепилась в спинку стула, оперлась на нее и наконец встала. Все поплыло у нее перед глазами, но Матильда смогла удержаться на ногах.

– Ты куда?

– Ты приехал сюда с графом Вильгельмом, а я с Герлок. Мое место рядом с ней. Нет причин, по которым наши с тобой пути должны пересечься еще раз.

Матильде показалось, что в глазах Арвида она увидела не только заботу, но и нечто совершенно иное – облегчение. Возможно, это было вызвано тем, что она уже окрепла и могла стоять самостоятельно. Или же тем, что она освободила его от обязанности заботиться о ней и впредь.

Выяснять истинную причину Матильде не хотелось, и она поспешно покинула комнату, в которой чуть не рассталась с жизнью.

Герлок по-прежнему почти не смеялась, но говорила, не умолкая ни на секунду.

– Размер приданого уже определен, и сегодня вечером состоится помолвка, – взволнованно рассказывала она Матильде, когда та вновь к ней присоединилась, – а свадьбу мы отпразднуем через несколько недель в Руане. Тогда я наконец смогу надеть свое красное платье.

Матильда внимательно посмотрела на Герлок. Она и так выглядела бледной, а красное платье лишь подчеркнет болезненный цвет ее кожи. Но невеста, видимо, об этом не подумала, как не заметила и того, что Матильда была белой как мел, на ее одежде виднелись пятна, а есть она могла только сухой хлеб. На самом деле Матильда радовалась тому, что ей не пришлось рассказывать Герлок ни про незнакомца, пытавшегося ее отравить, ни про Арвида.

– На помолвку я заплету себе шесть кос, – воскликнула Герлок, – и в каждой косе будет красная лента! И еще сегодня мы ждем нотариуса, который составит libelli dotis, опись приданого. А Гильом Патлатый подарит мне туфли в знак того, что теперь мы с ним пойдем по жизненному пути вдвоем.

Будут ли эти туфли красными, как и платье, она не сказала.

– Кроме того, он подарит мне золотое кольцо, – восторженно продолжила Герлок, – annulus fidei, кольцо верности, символ того, что наши сердца бьются в такт.

Могли ли вообще два сердца биться в такт? И как стучали их с Арвидом сердца, когда он боролся за ее жизнь?

Закончив рассказ, Герлок стала повторять его сначала. На этот раз Матильда уже не слушала ее. Послушница откинулась в кресле и закрыла глаза. Она чувствовала усталость… и сильную тоску. Тоску по родине, которую потеряла. По родине, из которой ее увезли. По родине, от которой ее отделила непреодолимая преграда – стены монастыря Святого Амвросия.

Все эти годы Матильда считала монастырь своим убежищем, но воспоминание, проснувшееся в ней сегодня утром, доказывало: для маленького ребенка, которого привезли туда, а потом били и мучили до тех пор, пока не отучили говорить на бретонском и датском языках, он стал в первую очередь тюрьмой.

Рыдала ли она, когда ей пришлось оставить родину? Или, может быть, онемела от страха?

Этого Матильда не помнила, но знала одно: кто-то другой точно плакал… Какая-то женщина…

– Прощай, дитя мое, прощай…

Может быть, эта женщина была ее матерью и приказала увезти дочь, чтобы защитить от могущественного врага.

– Сразу же после свадьбы мы с Гильомом Патлатым уедем в Пуатье! – прервал ее воспоминания возглас Герлок.

Матильда открыла глаза. Она больше не испытывала тоску, только усталость.

– И ты совсем не жалеешь, что уедешь в чужие края… и больше никогда не вернешься на родину? – спросила послушница.

Герлок пожала плечами и отвернулась:

– В северных странах девушки после свадьбы остаются в доме отца, а здесь, выходя замуж, они прощаются со своей семьей. И это хорошо. Я буду очень рада, когда смогу наконец уехать из Нормандии. И я буду очень рада, когда перейду на сторону франков. Тогда люди будут видеть во мне не дочь Роллона, а жену Гильома Патлатого.

«А заметят ли они, что ты побледнела и стала смеяться меньше, чем обычно? – спросила себя Матильда, но промолчала, как молчала почти всегда. – Нет, – ответила она на свой вопрос, – никто не обратит на это внимания, потому что там тебя никогда не видели румяной и смеющейся… А кто знал меня, когда я была маленькой? Кто меня любил?..»