Книга Загадки истории. Злодеи и жертвы Французской революции - Алексей Толпыго
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Шиллер оказался необычайно прозорлив. Этим человеком – вначале в должности Первого Консула, потом императора – стал Наполеон Бонапарт. А мог ли им стать Сен-Жюст? Едва ли. Было еще слишком рано.
Сен-Жюст был активным строителем нового общества, в котором должно было быть сильное правительство, справедливость (Наполеон говорил своим судьям: «Никогда не спрашивайте, к какой партии принадлежит человек, пришедший искать у вас правосудия») и закон. А это означало, что власть должна была быть сосредоточена в одних руках. Революция, начинавшаяся как протест против чрезмерной королевской власти, кончилась сверхцентрализацией.
Двадцать лет спустя
В 1811 году властитель всей Европы император Наполеон I давал обед для нескольких королей, десятка великих герцогов и разной мелкоты: архиепископов, владетельных принцев и прочей подобной шушеры.
Император был в хорошем настроении, за столом шла оживленная беседа, в ходе которой император коснулся событий Французской революции и между прочим заметил, что они могли бы пойти совсем иначе, «если б его несчастный дядя проявил тогда больше твердости», чем ввел большинство присутствовавших в ступор. Дядей императору приходился Жозеф Феш, но он, во-первых, был не так уж несчастен (в описываемое время он был кардиналом и архиепископом Лионским), а во-вторых и главных – непонятно было, какую твердость он мог бы проявить 20 лет назад и какое это могло бы иметь значение?
Кто именно первым ударил себя по лбу и вскричал «Понял, понял!» – история умалчивает. Как бы то ни было, в конце концов короли и герцоги сообразили, кого имел в виду Наполеон. Его вторая жена, австрийская эрцгерцогиня Мария Луиза, приходилась родной племянницей Марии Антуанетте, а потому и Наполеон, в некотором роде, был племянником ее мужа, короля Людовика XVI.
Король Людовик XVI, в сущности, не должен был царствовать. Он был всего лишь герцогом Беррийским, третьим сыном дофина, единственного законного сына Людовика XV. Но смертность в те времена была высока: двое его старших братьев умерли, дофин тоже умер раньше своего отца, и престол достался добросердечному увальню, герцогу Беррийскому.
Это произошло в 1774 году. Его дед, старый король Людовик XV, в молодости был очень популярен и даже получил прозвище bien-aime (любимый, возлюбленный), но это было давно. Царствование длилось с 1714 года, то есть очень долго, 60 лет, и всем надоело. Теперь на молодого короля возлагали большие надежды.
И поначалу вроде бы молодой король их вполне оправдывал. Ему было 20 лет, он был полон благих намерений, добродетелен и даже неглуп, о чем свидетельствует, между прочим, его ответ делегации, восхвалявшей его ум. «Вы ошиблись, – ехидно сказал он делегатам, – умен не я, а мой брат Прованский»[1]. Австрийский посланник писал о нем, что он «соблюдает нравственность и готов делать добро в пределах своих возможностей» – оценка сдержанная, но все же позитивная.
Первым делом он прогнал от королевского двора последнюю любовницу деда, всем ненавистную графиню Дюбарри – и сам не завел никаких любовниц. Так говорят историки, и им в данном случае можно верить безоговорочно, ибо если б она была, вряд ли король стал бы это скрывать. Ведь обычай давно уже требовал наличия официальных любовниц и у королей, и у влиятельных сановников; когда русский посол князь Куракин в 1808 году ехал в Париж, его там ждали не только нанятый дом, карета и прочее, но также и нанятая «метресса». Причем нравилась ли она ему, нет ли, значения не имело, но полагалось, чтобы его карета каждый день два часа стояла у ее дома.
Прогнав непопулярных министров старого короля, Людовик XVI назначил министром Тюрго, очень популярного в кругах физиократов (так в середине XVIII века именовали интеллигенцию). Он приступил к реформам. Словом, царствование начиналось при самых благоприятных предзнаменованиях. Правда, было и одно дурное… Когда в мае 1770 года праздновалась свадьба наследника с австрийской эрцгерцогиней Марией Антуанеттой, то на последний день праздников назначили раздачу подарков народу. Собралась огромная толпа. И дело кончилось, как позднее в России на Ходынке: в давке погибло 132 человека. Впоследствии вспомнили, что на той же Площади Людовика XV, где произошла эта трагедия, были казнены Людовик XVI и Мария Антуанетта и что их тела были захоронены на том же кладбище Мадлен, где и тела жертв 1770 года.
Но, конечно, этот случай – не вина короля. И лучшие люди королевства возлагают на него большие надежды (еще в начале 1789 года Мирабо, пытаясь успокоить беспорядки в Провансе, убеждал марсельцев «не огорчать нашего доброго короля»).
Но при всех добродетелях молодого короля у него был серьезнейший, а иногда роковой для правителей недостаток: он был слабым, нерешительным человеком. Сказывались и психологические травмы детства, и то, что к моменту воцарения он уже 4 года был женат на очаровательной принцессе, но мужем ее так и не стал (это ему удалось только еще через несколько лет, после небольшой операции). Словом, у него был серьезный комплекс неполноценности и неготовность к решительным действиям.
И как многие слабые люди, король хотел казаться сильным, даже суровым; как-то ему случилось обмолвиться одному из друзей, что ему приятнее всего было бы войти в историю как Людовик Суровый.
Он охотно слушал советы и, как многие нерешительные люди, обычно следовал тому совету, который услышал последним. Король обещал Тюрго поддержать его реформы – и очень быстро «сдал» его. Всего через 2 года под давлением королевского двора Тюрго получил отставку и вскоре умер. На его место приходит женевский банкир Неккер, очень талантливый финансист, но государственный деятель гораздо меньшего калибра. Но и он продержался недолго: как только он потребовал увеличить свои полномочия, король отказал, и тот вынужден был подать в отставку. На место министров с характером или хотя бы с планами приходят люди типа Калонна, который, когда королева требовала денег, отвечал: «Мадам, если это возможно – это уже сделано. Если это невозможно – это будет сделано». Конечно, иметь такого министра финансов намного приятнее, но чем это кончится?
Меж тем в обществе нарастало недовольство системой в целом. Это, кстати сказать, проклятье всех реформаторов: пока реформы можно провести – их не проводят, поскольку общество их не поддержит; а когда общее недовольство достигает того уровня, который позволяет провести реформы, – оказывается, что уже поздно. Напомним эффектную формулировку выдающегося мыслителя XIX века Алексиса де Токвиля. На опыте Великой французской революции он писал:
«Опыт показывает, что для дурного правительства наиболее опасен, как правило, тот момент, когда оно пытается преобразоваться. Только гениальный ум может спасти государя, задумавшего облегчить своих подданных после долговременного угнетения. Зло, которое переносилось терпеливо, как нечто неизбежное, кажется невыносимым при мысли, что он него можно избавиться. Тогда, сколько бы злоупотреблений ни устранялось, от этого как будто яснее выступают наружу оставшиеся злоупотребления, и чувство становится более жгучим; зло, правда, уменьшилось, но зато чувствительность возросла…»
