Книга Алюминиевое лицо. Замковый камень - Александр Проханов

Глава 13

Огромная вереница роскошных автомобилей покинула Красавин и растянулась по шоссе, ведущему к святому источнику. Городская знать расположилась в «ауди», «мерседесах», «бентли», «шевроле», и за каждым автомобилем представительского класса двигался джип, полный верной охраны. Святой источник бил из горы и бежал по склону, сочно сверкая на солнце. Там, где он истекал из горы, была устроена купальня и над ней возведена надкладезная часовня. Перед часовней росла одинокая большая береза. Весь склон горы был усеян людьми. Странники, богомольцы, убогие, калеки, батюшки из отдаленных приходов, монахи из нищих обителей, группы слепцов, безрукие и безногие солдаты, беременные женщины. Одни отдыхали на горе, другие пили из ручья, третьи, стыдливо обнажаясь, входили в купель. Читали молитвы, пели, обменивались новостями и слухами. И все были потревожены накатившей армадой автомобилей. Гора зачернела лаком, заблестела стеклами. Вальяжные господа покидали салоны. Дюжие охранники теснили народ, отгоняли попрошаек. Очищали пространство между простолюдинами и наехавшей аристократией.

Зеркальцев, покинув машину, ходил среди народа, всматриваясь в усталые, смуглые от пекущего солнца лица, и на всех была тень усталости, смирения и какой-то безнадежной готовности ждать то ли чуда, которое никак не наступало, то ли собственной смерти, за которой не нужно было далеко ходить.

Под березой, укрываясь в ее бледной тени, сидели богомольцы, и Зеркальцев присел на теплую землю, по которой скользила розовая сетчатая тень. На него не обратили внимания, приняли за странника, утомленного долгой дорогой. Ствол березы был старый, в наростах и вмятинах. На коре темнела заплывшая надпись: «Адам плюс Ева равняется», и после знака равенства было вырезано сердце, пронзенное стрелой. И Зеркальцев подумал, что эта береза и есть Древо познания Добра и Зла, тянет корнями воду из священной горы, преображая ее в просторную, накрывающую все мироздание крону. Он сидел в тени вещего дерева, прислушиваясь к людской молве, и молва была о скорбях, тех, что случились, и тех, коим еще суждено случиться.

– А в Почаевской лавре есть один старец по имени Амвросий, так он говорит, что есть такое слово, вроде заговора, что если его кто знает и скажет, то от этого слова разом все самолеты попадают, – говорил немолодой русый бородач с загорелой шеей и открывавшейся за воротом рубахи влажной белизной. Он расшнуровал свои большие стоптанные ботинки, но не снимал, стесняясь сидящих рядом женщин.

– А у нас на приходе есть один человек, который бывал на Афоне. И монахи говорят, будет большая война. Всех против всех, и опять в России большая кровь прольется. – Худощавая тонконосая женщина повязывала косынку, из-под которой виднелись влажные после омовения волосы. – Россия всему миру упрек, потому что в ней Христос проживает.

– Говорят, в Москве, в Кремле, двое живут с собачьими головами. Не отличишь, одной породы. То один выходит на телевизор и лает, то другой. А отличие в тени. У одного тень красная, вроде кумача, а у другого травяная, зеленая, – произнес старичок с синими наивными глазками, тщетно пытавшийся сглодать пустыми деснами корочку хлеба. Не изглодал, только обмусолил и спрятал корочку в холщовую сумку.

– Говорят, с севера большой лед идет. Скоро все подо льдом замерзнем. Говорят, американцы такое устройство придумали, что оно на Россию лед гонит, – строго сказал мужчина в поношенном военном кителе без погон, с оборванными пуговицами.

– Молись жарче, лед и растает, – тихо сказала старушка, круглая и мягкая, как шерстяной клубочек, и перекрестилась со вздохом.

Зеркальцев слушал вести, гулявшие по Руси, передаваемые из уст в уста, и эти вести отзывались в нем тихой печалью и необъяснимой любовью.

«Мой народ», – думал он, чувствуя таинственное родство с этими русскими странниками, явившимися к Древу познания Добра и Зла, чтобы укрепиться в своей вере, напитаться от древа неписаной мудрости, которая позволит жить среди огней и пожаров еще тысячу лет.

Он вдруг почувствовал приближение рыданий. Горячие удушающие слезы рвались из него, поднимались от сердца к губам, на которых зрело, дрожало, росло какое-то невнятное, неведомое ему прежде слово. Словно в нем нарождался другой человек, пробивался наружу сквозь ветхую, отжившую свой срок оболочку. Или этот человек пребывал в нем всегда, дремал, не желал просыпаться, усыпляемый его безбедной, легкомысленной и счастливой жизнью. И вдруг проснулся среди этих измученных русских людей, которые были ему братья и сестры. И он боялся, чтобы рыдания не вырвались из него бурлящими слезами, не испугали собравшийся под деревом люд.

Чуть в стороне, едва накрытая тенью, сидела немолодая, исхудалая женщина с черными нечесаными волосами, похожая на цыганку. Ее огненные, фиолетовые глаза без белков жарко и жадно горели, словно она хотела вмешаться в разговор паломников, но удерживала себя, и только искусанные губы ее дрожали, и по телу пробегала больная судорога.

– А вы, люди добрые, о хорошем мечтайте, – ласково произнес маленький, с лысой головой человек, глядя сквозь очки добрыми воловьими глазами. – Вы в таком месте сидите, что вас Бог слышит, и вы ему не жалуйтесь, а говорите спасибо. «Дескать, спасибо Тебе, Боже, за все». Вы под этим деревом сидите, которое Бог для вас посадил. У него листочки целебные. Вы листочки-то, которые опали, подбирайте, а после вместо чаю заваривайте, и они вам помогут. – Старичок взял с земли опавший сухой березовый листик и спрятал его в карман. – У нас в районе человек был, раком болел. Все врачи от него отказались. Даже резать не стали. Он от этой березы осенью, когда листопад, листьев набрал и стал отвар пить. Приходит к врачам. «Ба, а где же рак твой?» Чисто. Как у младенца. – Старичок подобрал еще один листик, прижал к губам и вдохнул, и на лице его изобразилось блаженство, будто он нюхал садовую розу. – А еще один случай был. Один ученик задумал в институт поступать. А ему иностранный язык не давался. Не было таланта у него к языкам. Он этих листочков поел – и сразу десяти языкам обучился. Какую книгу ему ни дадут – китайскую, али французскую, али немецкую – с налету читает и на русский пересказывает. – Старичок спрятал драгоценный листик в карман. – А теперь о себе скажу. У меня горе случилось. Дочка, зять и двое внучат на машине разбились. Я жить не хотел, руки на себя два раза накладывал, пока мне один добрый человек не подсказал, чтоб я от этой березы листков набрал и пил вместо чая. И что бы вы думали? Горе мое прошло, и стал я жить, как во сне, и все, что болело, перестало болеть, и все, что стращало и мучило, стало как понарошку. Я и теперь, как во сне, живу. И вы мне снитесь, и всех-то я вас люблю.

Зеркальцев видел, как все, кто сидел под березой, стали оглядываться, подбирать опавшие от жары листочки и прятать кто куда мог. Зеркальцев подобрал два сморщенных ржавых листика и сунул в карман.

Черноволосая, с горящими глазами женщина трепетала от какого-то сжигавшего ее страдания. Боялась растворить рот, чтобы не полыхнуло пламя. Сжимала дрожащие, в запекшейся крови губы.

Между тем светлейший князь Лагунец совершал погружение в купель. На глазах всего люда, не испытывая смущения, он совлек с себя шелковую ленту, сюртук, рубашку, лосины, обнажив во всей наготе свое рельефное атлетическое тело. Кинулся в ледяную купель, трижды погружаясь, страстно выдыхая: «Во имя Отца!.. И Сына!.. И Святого Духа!..» Стеклянный, блестящий, отекая водой, вышел из купели и сразу попал в объятия охранника, который погрузил его в белое махровое покрывало и стал яростно растирать, после чего Лагунец предстал медно-красным, как статуя, поигрывая мускулами.