Книга Гипнотизер - Андреас Требаль

— Все-то ты знаешь, хитрюга доктор Псих.

Бравады Филиппа как не бывало. Как случается с сангвиниками-пьяницами, его голубые глаза затуманились, даже светлые вьющиеся волосы вдруг уподобились впопыхах нацепленному парику. Молниеносное перевоплощение отразилось и на его физиономии: еще пару мгновений назад округлые черты сейчас окаменели, чувственные полные губы превратились в узкие полоски.

— Боже, что я тут несу?! Извини, я задел тебя.

— Ну что ты — я просто хочу знать, откуда тебе известно о моем алиби.

— Не выдумывай, Филипп! Это просто умозрительная логика!

— Хорошо, но к чему комедия, которую разыгрывает со мной этот Жоффе? Ты совершенно нрав. У меня есть алиби. Хотя, правда, не помню, чтобы я ему предъявлял его. Меня бесит, что я позволил вовлечь себя в нелепую игру со шпиком. Господи, куда подевалась моя гордость?

Филипп снова слегка запутался.

— Вероятно, все дело в моей профессии, это она научила меня быстро соображать и делать выводы. Вполне будет достаточно, если кто-нибудь из прислуги Людвига и Мария Тереза под присягой заявят, что ты как-то вечером уходил из квартиры своего брата. А если прислуга вдобавок подтвердит, что ты в тот вечер оставался здесь, это довершит дело.

— А если бы я в тот вечер ушел?

— При всем моем уважении к вашей с братом прислуге могу сказать следующее: они давали показания под страхом. Твоя квартира — это квартира и не более того, и уж никак не дворец. Просто взять да и исчезнуть незаметно, потом вновь появиться и скоренько укокошить родного братца… знаешь, Филипп… нет, такого просто быть не может. Но теперь о другом — завтра Мария Тереза дает концерт. Нам, наверное, стоит заехать за ней после выступления, как считаешь?

— Нам? Нам двоим?

Тут настроение Филиппа упало до нуля. Он насупился, помрачнел. Я готов был к припадку ревности, но Филипп преподнес мне самый настоящий истерический припадок. Не выбирая выражений, он заявил, что, хотя и не может запретить мне приехать в консерваторию, однако воспрещает навязывать свое общество Марии Терезе и вообще всячески досаждать ей. Я заставил себя спокойно допить кофе, однако в мыслях моих царил хаос. Если Филипп уже сейчас буквально сгорает от ревности к Марии Терезе, что же будет с ним, когда он узнает о моем недавнем визите к ней? «Может, взять да и выложить ему все без остатка? — подумал я. — В конце концов, у нас с ней уже до поцелуев дело дошло».

Но я так и не произнес ни слова, и мой внутренний голос пытался убедить меня, что Мария Тереза, знай она мои мысли, сочла бы меня глупым и недоразвитым мечтателем. Подумав, я вынужден был признать: эта женщина еще долго будет взвешивать мои и Филиппа достоинства и недостатки, пока сделает выбор в пользу кого-то одного из нас — независимо от того, какими бы романтичными ни казались наши спорадические встречи с ней.

— Ты верно говоришь, Филипп, — слушать ее ты мне не запретишь. Но я готов и еще на один шаг — пусть уж она сама решает, досаждаю я ей или же нет. Уж не думаешь ли ты, что я в этой игре — пес, а ты мой хозяин?

— Игре? Ты низкий и…

— Пожалуйста, не выходи из себя.

Филиппу, похоже, было все равно. Схватившись за лацканы моего сюртука, он попытался приподнять меня. Глупо, по мне отчего-то пришла на ум схватка с ризеншнауцером, и воспоминание об этом придало стойкости и хладнокровия, что и позволило воспользоваться даром, которым обладал мой взгляд. Моим главным средством обороны стали взор и заключенная в нем сила.

«Пусти меня!» — несколько раз мысленно повторил я.

Хватило нескольких команд, и Филипп уже не выглядел столь решительным. Хватка ослабла.

— Ты и правда способен одурить кого угодно, чертов маг, — хрипло выдавил он, невольно разглаживая измятые лацканы.

Будто тигр в клетке, стал он метаться по гостиной, или, если желаете, по своей картинной галерее. Руки его то сжимались в кулаки, то вновь безвольно повисали. Вдруг замерев на месте, барон медленно повернулся ко мне и издевательски прошипел:

— Ее тебе своими проникновенными взорами не пронять!

Мне стало жарко от накатившей волны ярости, по тут Филипп заговорил нормальным голосом: да, он ревнивец, ничего не попишешь, только все это ерунда — ревность, по его мнению, не порок, а скорее добродетель. Вот поэтому он и считает гибель брата избавлением.

— Мне неизвестно, была ли она с ним близка, Петрус. Именно это и не дает мне покоя! Но теперь его нет, понимаешь, нет! Теперь я занял его место! Я, старший по рождению, как и подобает, и можешь считать это гордыней. Ко всем чертям и тебя, и всех остальных — я жажду обладать этой женщиной. Мария Тереза должна принадлежать мне. Я без ума от нее. И если это мне по каким-то причинам не удастся, я убью ее и напьюсь ее крови, как ненасытный гриф.

— Знаешь, дружище, подобные вещи имеют название — мания.

— Прибереги диагнозы для кого-нибудь еще. И не становись мне поперек дороги, Петрус. Она должна и будет принадлежать мне.

— Ага. А не то ты и меня прикончишь. Интересно только как?

— Убирайся вон!

Консерватория у парка Мансо, напоминавшая средневековый замок, находилась в двадцати минутах ходьбы от Триумфальной арки и наряду с Академией музыки являлась вторым по величине и важности средоточием истинного музыкального искусства. Директор Луиджи Керубини и дирижер Франсуа Антуан Хабенэк превратили консерваторию в колыбель музыкального авангарда, где в этом семестре впервые в истории были открыты музыкальные классы и для женщин.

Будучи безоглядно влюбленной в музыку и рояль, Мария Тереза не желала ничего отдавать на волю случая, тем более в таком месте, как консерватория. Она появилась в Большом зале для репетиции за несколько часов до начала концерта.

Я об этом знал, а Филипп — нет. И знание это обошлось мне весьма недешево: когда я явился к Марии Терезе утром, чтобы испросить ее разрешения сопровождать ее, горничная Людвига не дала мне и порога переступить — мадемуазель никого не принимает, никого не желает видеть и вообще сейчас занята — у них с дядюшкой важный разговор. Филипп, особо не сокрушаясь о недоступности Марии Терезы, собрался преподнести — ей вечером огромный букет огненно-красных роз и прибыть к консерватории в наемном экипаже.

Я случайно встретил его у входа — говоря по правде, не совсем случайно, ибо я в тот момент пребывал в своего рода безумии — кто, если не безумец, способен тайком пробираться через парк, надеясь хоть одним глазком взглянуть на любимую.

— И ты здесь?

— И я здесь.

— Плохи наши дела, — приуныл Филипп.

— Плохи?

— Я швырнул предназначавшийся для Марии Терезы букет в лицо горничной, когда та с кислым видом сообщила мне, что, дескать, мадемуазель уже уехала. И, опасаясь худшего, то есть того, что ты вполне мог опередить меня, я ревниво, надменно и глупо спросил: «Но она ведь одна уезжала, или?..» «Нет, — отрезала эта дурочка. — Мадемуазель сопровождали владелец фабрики пианино месье Эрар и, разумеется, ее дядя».