Книга Сказки для парочек - Стелла Даффи

Отложив в сторону священный нож, Дэвид сгреб в охапку шесть сердец, прижал их к собственному сердцу и шепотом вознес молитву о высшем прощении. В теле семилетнего мальчика поселилось сознание мужчины. Он выполнит свой долг и потребует за то благословения. Дэвид сложил сердца в деревянный короб — надо принести доказательства — и пустился в обратный путь. Тяжелый короб оттягивал юные руки. К тому времени, когда Дэвид достиг дворцовых ворот, там уже собрались сотни зевак, следившие за каждым его усталым шагом, переживавшие за мальчика-мужа: донесет ли он сердца в целости и сохранности до Парадного зала. И Дэвид донес, рухнув без сил к ногам матери; его хватило лишь на то, чтобы величественным жестом вручить короб королеве.

Позвали доктора, сердца были осмотрены и признаны здоровыми. Двенадцать девственниц отрядили в лес за оленьими тушами. С мальчика стянули грязную одежду, отец речной водой смыл с него кровь животных, а мать вручила ему сердца, одно за другим. Принц собственноручно вставил каждое сердце в полость, откуда оно было вырезано. Сердца идеально легли на место. Браконьеры и лесничихи уже принялись слагать хвалебную песнь, когда главный врач потребовал тишины. Все умолкли, и врач простер нож над головами мертвых животных. Произнес заклятие нового рождения, шепотом подхваченное присутствующими и громко выкрикнутое мальчиком. В тот же миг все шесть сердец снова забились, раны затянулись. Первым поднялся на ноги матерый самец, ошеломленный и растерянный. Но он скоро понял торжественность обстоятельств, поднял своих сородичей, и олени гурьбой направились в Дэвиду. Все шестеро преклонили колени перед мальчиком, и принц был окончательно признан совершеннолетним.

А потом начались песни, пляски, фейерверки и гулянья. Малышей, пронзенных рогами вожака, возвратили в лес, а четверку, убитую непосредственно рукой принца, отвели на кухонный двор, где олени с благодарностью отдали себя на заклание и с честью были доставлены на королевский пир.

По традиции веселые празднества длились неделю; отбивные из оленины чередовались с пирогами из оленины, бутербродами с холодной запеченной олениной, и под конец, когда горожане почти насытились, жареными пирожками с олениной.

Принцесса радовалась, что не осталась пировать, она вообще подумывала стать вегетарианкой. И хотя маленький принц чувствовал, что на празднике чего-то или кого-то не достает, он был слишком захвачен новой дружбой с охотничьим ножом, чтобы беспокоиться о пропаже.

32

Я встаю много позже первых лучей солнца и еще час просыпаюсь. Когда я наконец прихожу в себя, отхожу от холодных снов в жаркой постели, утренний свет уже покидает город. Остервенелый дождь налетает на мои окна в поисках щели или трещины, норовя заползти внутрь и напакостить. Я крайне уязвима. Но сейчас не время осторожничать. Я плохо спала, не отдохнула для следующей атаки. Время идет, а я даже не замечаю. Я уже опаздываю.

Итак, следующий шаг. Я оцениваю свое состояние, глядя в зеркало. Нет у меня состояния, оно осталось дома, где я давно не была. Швы синеют на сморщившейся коже, на бесформенных стежках засохла кровь. Я брожу по башне, изредка вспоминая, что надо поесть, попить. Хлеб зачерствел, вода застоялась. Здесь плохо кормят. Надо бы распустить мои длинные золотистые локоны, высунуться из окна и поднять на веревочке корзинку с провиантом, что ждет на крыльце. Надо смаковать свиные ножки, запивать их медом и заедать свежими фигами. Надо жить в реальном мире. Я вдруг замечаю, что мерзну, и догадываюсь натянуть толстый махровый халат. Ткань, смягченная ополаскивателем, царапает мой сверхчувствительный эпидермис. Я тощее скелета. Отопление включено на полную мощность, шторы я задернула, отгородясь от стихии, но холодок крадется по моей спине в ночи, проникает в нервную систему, насылает дрожь на мои члены. Я такого не планировала, да и не могла планировать. Новообразование — не моих рук дело, но оно выросло из меня. И из него.

Я думаю о нем: интересно, что он сейчас делает? Я скучаю по нему. Часть меня скучает. Это скоро пройдет.

Я моюсь в зеркальной ванной; спина отражается в бесчисленных мглистых коридорах. Отскребаю мертвые кожные клетки, тру себя металлической мочалкой, пытаясь содрать его прикосновения. Я провожу сорок девять минут в обжигающей воде. Уповая на волшебную силу чистоты. Орудую мыльным камнем. Наконец мои усилия приносят плоды, и липкие струпья опадают с быстро заживающей кожи. С медленно заживающей сердечной полости. Отжившие клетки и мертвые волосы забивают сток. Я смываю с себя мертвечину, холодным душем выдавливаю мужчину из моей плоти. Полностью очистившись, меняю пропотевшие простыни, навожу порядок в башне, этом плавильном тигле; еще раз мою пол — на тот случай, если прошлой ночью я не заметила капелек крови. Башня готова. И я готова настолько, насколько это возможно. А что мне еще остается? Работа не ждет.

Зажигаю свечи — ночные свечи в память о предках, о прошлом и будущем, последний трепещущий мемориальный огонек в честь моего нынешнего «я». Когда он отгорит, я обновлюсь. Снимаю махровый халат и ложусь голышом на пол. Холодно. Мне не хватает тепла чужого тела. Чужих губ. Я уже обдумала, какой будет моя новая мода, мое следующее «я». Прежнюю форму я отбрасываю, ее относительный успех не оправдал моих ожиданий. Я хотела изобразить юную соблазнительницу, но эта малюсенькая бьющаяся часть меня превратилась в глупую бабу. Я похожа на это мир больше, чем предполагала.

Ложусь на деревянный пол и закрываю глаза, укладываюсь поперек древесных волокон и начинаю погружаться в них. Это осознанный выбор. И мой долг. Мускулы хватаются за возможность расслабиться и, отдавшись переживанию, теряют чувственную память как о далеком, так и — что существеннее — о недавнем прошлом; мускулатура становится одним целым с плотью, плывущей против волокон. Я разглаживаю каждый напряженный член, и призраки медленно и неслышно стекают с меня на пол. Момент полной готовности придет сам собой, тело даст о нем знать. Телесная суть отлично сознает важность миссии, зародившейся в генетическим коде, который есть я. Будущая королева. И я не сверну с намеченного пути. Я иду, падаю, отказываюсь от одного, от другого, отказываюсь от него — у меня нет выбора, и мне доступно все. Вот оно, начинается. Из жесткого волокнистого дерева, из его бесшумного размеренного ритма вытягиваются щепки; заноза впивается в меня и толстой штопальной иглой извивается под моей кожей. Каждая паркетина помнит, как она была живым деревом; помнит корни, уходившие глубоко в мягкую землю; помнит ветви, простиравшиеся высоко во влажное небо. Этот лакированный пол возомнил меня реальным миром, созданным для того, чтобы он мог поселиться во мне. Скальп зажат тысячью крошечных заноз, они колют и мнут голову. Моя форма — с головы до пят, все до единой активные точки — приходит в мучительное движение. Я не ропщу. Тело должно расстаться с внешним слоем.

Надеюсь, я не зря мучаюсь.

Никогда мне не было так больно. Раньше я блаженствовала, принимая новое обличье. А сейчас кричу в агонии. Ору, широко открыв рот и не издавая ни звука. Я хорошая соседка. Боль — для меня новость, но ничего иного я и не ожидала — наказание заслужено. Я была дурой, но не невеждой. Я знала, на что нарываюсь. Эта плоть была любима, согрета желанием — ощущение, с которым она не желает расставаться. А мне был преподан еще один хороший урок. Похоже, сегодня я далеко продвинусь в умственном развитии. Теперь я знаю, что ожидания не всегда совпадают с результатом. А боль — слишком короткое слово.