Книга Выстрел - Анатолий Рыбаков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Вторые документы. А первые?
– Они пропали с портфелем и, вероятно, из за портфеля. Зимин стал бы нашим человеком, поверьте! Но впутался негодяй, мальчишка, бандит, какой то Альфонс Доде, черт бы его побрал, все испортил. Я не знаю деталей; не хочу знать, меня это не касается. Я чист! А поскольку чист я, чисты и вы. Стыдно паниковать, Красавцев!
– Не стыдите меня, пожалуйста! – вспылил Красавцев. – Много на себя берете. Я не утверждаю, что вы имеете отношение к происшествию, как вы изволили выразиться. Но оно имеет отношение к нам. Пока все не закончится, не уляжется, я ничего не могу делать и не буду делать. И вам не советую появляться на фабрике. Исчезните на время.
– Исчезнуть? Мне? Когда я ни сном ни духом! Красавцев, будьте мужчиной, не теряйте головы! Все должно продолжаться, как было.
– Что именно?
– Пять вагонов.
– Вы с ума спятили?
– Извините, это вы деморализованы убийством Зимина, все это видят, между прочим.
– Все равно придется переждать, – уже спокойнее ответил Красавцев.
– Назначен новый инженер, надо к нему присмотреться.
– Наоборот, – возразил Валентин Валентинович, – сразу ограничьте его: твое дело – производство, мое – сбыт.
– Ваше указание, товарищ Навроцкий, будет выполнено, как только вы станете директором фабрики.
Валентин Валентинович встал, холодно сказал:
– Я дал вам несколько дружеских советов, на мой взгляд, полезных. Главное, будьте спокойны, как спокоен я. Никаких, ни малейших оснований для беспокойства нет по одной простой причине: ни я, ни вы не имеем никакого отношения к этому делу. Я жду ответа. И не задерживайте. Иначе нужные мне пять вагонов я получу в другом месте. Честь имею.
Все так же двигались толпы в тесных рядах Смоленского рынка, между ларьками, палатками, открытыми прилавками, коробами с фруктами и овощами, мясными тушами, подвешенными на крюках, растекались по Арбату, по Смоленскому и Новинскому бульварам, по бесчисленным переулкам, спускавшимся к Москве реке, кривым, запутанным, пыльным и грязным.
В переулках тоже торговали дозволенным и запрещенным, гнилым и целым, собственным и краденым, прячась от милиции и фининспектора в глухих проходных дворах, возле ветхих домиков, вросших в землю и подпертых бревнами, в бывших ночлежках, где ютились беспризорники, старьевщики, фальшивые слепцы, в извозчичьих трактирах, чайных и пивных. Одна из них, «Гротеск», соседствовала со складом пустых бутылок.
Благопристойная на вид, с вывеской, где красовалась пивная кружка с громадным клубком белой пены, она, однако, пользовалась дурной славой даже среди постоянных обитателей Смоленского рынка. Здесь собирались воры, жулики, их подруги, скупщики краденого. Порядочные коммерсанты заходили сюда только днем.
Валентин Валентинович вошел в «Гротеск» тоже днем, побыл там некоторое время, вышел и смешался с рыночной толпой, не обратив внимания на двух мальчиков, сидевших на краю тротуара.
Этими мальчиками были Шныра и Паштет. Они видели, как Навроцкий вошел в «Гротеск» и как вышел оттуда.
Сообщение об этом было для Миши неожиданным. Шныра и Паштет следили за Шаринцом – постоянным посетителем «Гротеска». Туда же, оказывается, заходит и Навроцкий.
Пивная на открытом месте, Навроцкий мог зайти выпить кружку пива. И все же это первое, что удалось узнать Шныре и Паштету, причем сразу, с ходу.
Второе, не менее важное сообщение Миша получил на следующий день…
Паштет шел за Белкой.
На Смоленском рынке, у галантерейного ларька, ее ожидал Шаринец. Паштет зашел за ларек и прислушался к их разговору.
– К тебе Мишка приходил? – спросил Шаринец.
– Ну, приходил.
– Почему мне не сказала?
– А ты мне кто: дедушка, бабушка?
– Схлопочешь!
– Сам схлопочешь!
– Ты что Мишке говорила?
– Ничего.
– А он тебе чего?
– На фабрику, говорит, иди.
– А ты что?
– «Что, что»… Ничего!
– Еще с Мишкой увижу – убью!
– Дурак!
– Навешаю!
– Боюсь я тебя очень! – презрительно ответила Белка и пошла прочь.
Паштет смог выйти из за палатки только вслед за Шаринцом.
Против «Гротеска» сидели на тротуаре Шныра и Белка.
Шныра пересчитывал бутылки. Белка, подперев подбородок кулаком, мрачно молчала.
Шаринец подошел к ним.
Подошел и Паштет, уселся рядом со Шнырой.
Шаринец ткнул ногой в корзинку с бутылками.
– Дерьмом занимаетесь, копейки считаете?
– Ты! Осторожнее! – крикнул Шныра. – Разобьешь!
– Как ваш Альфонс? – насмешливо спросил Шаринец, косясь на Белку.
Ребята молчали.
– Говорил: не водитесь. Влип! Попались бы с ним заодно, попарились бы.
Они по прежнему молчали.
– И с бутылками кончайте! Барахлитесь на помойке! Хотите заработать – дам дело. Настоящее. Соображайте!
Шаринец вошел в «Гротеск».
– Пойди, Белка, сдай бутылки! – сказал Шныра.
– Не пойду.
– Почему?
– Не хочу.
– Чего же ты хочешь?
– Ничего не хочу! Умереть хочу! Надоели все!
– Да, скучно без Витьки, – сказал Паштет.
– Шаринец радуется, что Витьку посадили, гад! – добавил Шныра.
– Из за него Витька и сидит, – сказала вдруг Белка.
– Почему из за него? – в один голос спросили Шныра и Паштет.
Белка всхлипнула, вскочила, крикнула:
– А ну вас всех!
И побежала по переулку.
Из «Гротеска» вышли Шаринец и еще какой то человек и скрылись за углом.
Шныра и Паштет пошли за ними.
«Из за него Витька и сидит…» Белка зря не скажет.
Допрос, который учинил ей Шаринец, не случаен. Забеспокоился после разговора на чердаке. Значит, не зря, тогда на чердаке, Шаринец показался ему таким подозрительным. Не случайно и появление Навроцкого в «Гротеске».
Следователь Свиридов, давний знакомый Миши, вызывал его. Миша рассказал тогда о вагоне, о Навроцком и Красавцеве, рассказал все, что знал и что предполагал. Свиридов своего отношения не высказал. «Посмотрим, поглядим».
