Книга Открытие медлительности - Стен Надольный

С радостным чувством вернулся он к доктору Орму на ужин. Мир должен оставаться таким, каким он был и есть! Для полного счастья теперь не хватало только студня. Но откуда было знать об этом шустрой экономке?

Джон хотел спросить доктора Орма о войне. Неужели действительно в будущем не будет никаких войн? Что-то не похоже. Но, быть может, после окончательной победы над Наполеоном на земле воцарится вечный мир? Джон все не решался задать свой вопрос, а почему — и сам не знал.

Доктор Орм рассказал о том, что собирается построить много еще разных аппаратов.

— Какие точно, пока сказать еще трудно. Тут многое еще нужно продумать.

Среди прочего он поведал об одном ирландском епископе, который разработал свою теорию восприятия, он был епископом Клойна.

— С его точки зрения, весь мир со всеми людьми, предметами, движениями есть лишь кажимость. Этот мир, таким образом, представляет собою историю, каковую Господь Бог вложил в мозги через посредство искусственных чувственных впечатлений, скорее всего — только в мозги епископа Клойнского. В итоге выходит так, будто на свете существовали только его мозги, его глаза и его нервы, его видения, которые Господь Бог послал исключительно только ему.

— С какой стати Он должен был это делать и зачем?

— Божий умысел неведом человеку, — ответил учитель. — И к тому же хорошая история совсем не обязательно должна иметь какую-то цель.

— Если Он такой фокусник и может сделать так, что всем нам будет чудиться всякое разное, то почему Он поскупился тогда на удивление?

Вопрос оказался не по адресу. Доктор Орм перевел разговор на то, что его самого занимало. Его же интересовало в первую очередь то, при помощи какого аппарата Господь Бог мог бы вкладывать в человеческий мозг эти образы, если бы епископ и впрямь оказался прав.

— Разумеется, это только так, догадки, — сказал он. — По-настоящему постичь методы, какими действует Бог, нельзя.

Какое-то внутреннее чувство все еще удерживало Джона от того, чтобы задать свой вопрос о вечном мире. Он любил доктора Орма именно как человека, который не слишком много говорит о Боге. Джону хотелось, чтобы так оно все и оставалось.

Доктор Орм сам дошел до этой темы. Человечество когда-нибудь научится, заявил он. Правда, оно учится несколько медленнее, чем он это себе представлял.

— А все потому, что находятся умники, которые только и норовят изменить то немногое в этом мире, что им известно. Но настанет день, когда они поймут, что мир нужно открывать, а не улучшать. И главное, не забывать то, что уже открыто.

Длинные предложения о мире Джон не любил, но терпел, если умные люди вроде доктора Орма или Уестолла в беседе с ним принимались формулировать что-нибудь эдакое.

Джон надеялся, что доктор Орм потом все запишет.

— Кстати, о забывании, — сказал Джон. — Я полюбил одну женщину и спал с ней, но ее лицо теперь у меня совершенно стерлось из памяти!

Возникло легкое замешательство. Доктор Орм случайно поставил чашку мимо блюдца.

На Мэри Роуз времени теперь не осталось. Джон был приписан к «Беллерофону», который стоял в устье Темзы, совсем далеко от Портсмута. На пути в Ширнесс он разговорился с одним лейтенантом, служившим, судя по знакам отличия, командиром. Он был худым, с темными глазами и длинным носом. Этот нос выглядел так, словно к нему приставили второй для удлинения. Лейтенанта звали Лапенотье, и говорил он необыкновенно быстро. Он командовал шхуной «Пикль», самым мелким кораблем, входившим в состав военного флота и использовавшимся в основном для разведывательных целей. Команда шхуны собирала сведения о береговых укреплениях и отлавливала сторожевые лодки противника. Командир шхуны славился тем, что умел вытрясать из пленных много чего полезного.

— Вам, французу, это все-таки несколько легче! — заметил другой офицер.

— Я англичанин! — отрезал Лапенотье. — Я сражаюсь за добрые страсти человечества и против дурных.

— И какие же страсти — добрые? — полюбопытствовал другой офицер.

— Вера и любовь.

— А какие дурные? — спросил Джон.

— Всеобщее равенство, маниакальное главенство логики и — Бонапарт!

— Верно, дьявол, благослови вас Господь! — воскликнул другой офицер, подскочил и ударился со всего размаху головой о балку.

Джон считал, что все это лишнее. Такого он не одобрял. Французы должны держаться подальше от Англии, вот и все.

По составу экипажа «Беллерофон» был ирландским судном, а не английским. Во многих боях побывали они, много шуму успели наделать, много смерти принести, — знаменитый корабль! Почему здесь так много было ирландцев, никто не знал. Моряки называли этот корабль «Забиякой» или «Задирой». В свое время, это было в 1786 году, у него хватило дерзости самовольно сойти со стапеля раньше срока, окреститься по-быстрому, удовлетворившись оказавшейся в наличии наполовину выпитой бутылкой портера, и выйти в море. «Беллерофон» был одного возраста с Джоном. Когда-то на нем служил мичманом Мэтью. Нос корабля украшала фигура оскалившегося черта, наверняка тоже из греков, как одноглазое чудище на носу «Полифема», и тоже без рук.

Этот корабль не шел, конечно, ни в какое сравнение с «Испытателем»! Добротная древесина, тяжелые снасти, бесчисленное множество людей, солдаты в красных мундирах, а некоторые даже в голубых, те, что приставлены были к полевым пушкам. Голубые и красные ежедневно занимались строевой подготовкой на палубе, бедолаги. Команда смотрела на них с сочувствием и некоторым презрением, когда они все дружно выполняли команды: «Заряжай!», «Направо, кру-гом!», «Шагом марш!» Вот уж кто, наверное, порадовался бы этому вышагиванию под барабанный бой, так это австралийские аборигены. Они бы точно стали повторять за бравыми вояками все их движения — размахивать палками, крутиться, вертеться, пока из всей этой муштры не получился бы хороший танец. Джон решил положить себе за правило наблюдать за человечеством. Уж коли оно чему-то учится, нужно иметь об этом хотя бы какое-то представление.

Во всей команде и среди простых солдат не было почти ни одного, кто бы попал сюда по доброй воле, — кого-то заманили по пьяному делу, кого-то затащили силой. Были тут и женщины, может, сами напросились, а может, и мужья заставили. Жили они на нижней палубе, ходили в шароварах и по внешнему виду мало чем отличались от обыкновенных моряков. Никто об этом не заводил никаких разговоров, а то, о чем никто ничего не говорит, оно как будто и не существует. На ирландском корабле, который прикидывается английским, это никого не удивляло.

Куда же держал курс их корабль? Говорили, что в Брест. Блокада гавани — одна морока. Все пребывали в скверном состоянии духа, особенно солдаты поневоле.

Кают-компания для мичманов находилась в самом низу. Воздух там был такой, что хоть топор вешай. На столе — сигары, грог, пироги, сыр, трубки, ножи и вилки, флейта, песенники, чашки, остатки свинины, кусок слюды. А вокруг всего этого — скука и драки от скуки, в перерывах — мудрые изречения девятнадцатилетнего Бэнта, считавшего, что он все знает.