Книга Я росла во Флоренции - Элена Станканелли

Мы уже были с ним знакомы. Он принадлежал к той части католической элиты, которая задалась целью сблизиться с народом, наряду с падре Турольдо, Фьореттой Маццеи, падре Бальдуччи. Они выражали стремление приобщиться к жизни народа, возродиться через него.

У нас ничего не было, и нам нечего было терять, говорит дон Мацци. Мы были обращены к новому, совсем как нынешние иммигранты. Это были другие годы, не то что сегодня. В Изолотто приезжали люди, совершенно выбитые из колеи. Они ехали из деревни или из других кварталов города, откуда их выселили. Были беженцы из Истрии, южане, люди, вырванные из своей среды, для которых нужно было как можно скорее создать общую среду, новый социум. Церковь стала местом встречи и диалога. Мы сделали первый шаг навстречу верующим — повернули алтарь.

Церковь стояла в противоположном конце от Палаццо-деи-Диаволи, последнего аванпоста большого города. Современная, высокая, довольно неуютная и такая просторная, что в ней проводили профсоюзные собрания жителей в жаркую пору забастовок на "Галилео". Это, конечно, вызвало негодование Ватикана: как можно, коммунисты в доме Божьем, перед алтарем? Уберите Христа, дабы не был он осквернен! Кардинал Делла Коста ответил, что ни одна мать не оставила бы за порогом своих детей, радеющих о своих рабочих местах. Что же до Спасителя, то Он на своем месте.

Большое распятие работы Примо Конти — синего цвета. В одной из часовен хранится набросок фрески "Мадонна на троне с младенцем, святыми и ангелами" Биччи ди Лоренцо. Фреска находилась в часовенке на углу улиц Палаццо-деи-Диаволи и Мортули, снесенной в печально известные семидесятые для строительства неизвестно чего. Сейчас фреску переместили в другую часовню, рядом с ораторием Санта-Мария-делле-Куэрче. Чтобы увидеть эту фреску, нужно попросить ключи у служителя. Кто знает, почему ее не оставили в церкви. Может, потому, что там побывали коммунисты.

Церкви приводят меня в замешательство, но когда они вдобавок и некрасивые, я впадаю в уныние. Эта церковь не такая безобразная, как "Христова ракета", снаружи ей хотя бы присуща строгая безыскусность, но каким же от нее веет холодом! Словно это павильон на ярмарке товаров для молодоженов или аутлет где-нибудь под Пизой. Я задерживаюсь здесь совсем ненадолго, только чтобы разобраться в истории с алтарем.

Энцо Мацци и Серджо Гомити поставили его наоборот, чтобы служить за ним мессу лицом к верующим, а не к распятию: coram populo, а не coram deo, как раньше. Этот принцип был утвержден лишь несколькими годами позже на Втором Ватиканском соборе, созванном Иоанном XXIII и продолжившем работу при Павле VI (1962–1965). Таким образом прихожане вовлекались в службу, становились ее активными участниками, а не пассивными наблюдателями. Среди множества идей Бенедикта XVI, призванных сделать наше существование менее "релятивизированным", была и мысль возродить некоторые обрядовые элементы, принятые до собора, в том числе расположение алтаря[67]. Так что по сравнению с сегодняшними тенденциями деятельность Энцо Мацци и Серджо Гомити выглядит еще более революционной.

С Церковью связана зарождающаяся мифология Изолотто.

Например, говорят, что Изолотто был рожден дважды. Первый раз — при вручении ключей, а второй — в 1968 году, во время острого конфликта с архиепископом Флоритом, сменившим кардинала Делла Коста, соратника Ла Пиры и сторонника того "низового" христианства, адептами которого были жители этого флорентийского квартала. Тогда прихожане по ряду вопросов заняли принципиальную позицию, не понравившуюся архиепископу, последовали обращения к папе, свидетельства верующих. По сути речь шла о двух разных, непримиримых мнениях о роли Церкви. Дон Энцо Мацци был исключен из курии, и на его место поставили другого священника, который на протяжении многих лет служил мессу в этой гигантской холодной церкви перед совершенно пустыми скамьями.

Все верующие в это время слушали снаружи слова дона Мацци. Он каждое воскресенье проводил на площади службу, и вокруг него с годами сплотились самые стойкие, идущие наперекор всем архиепископам.

Это были годы школы Барбиана, дона Милани, падре Бальдуччи, коммуны Данило Дольчи и пацифистских баталий Альдо Капитини, время великих теоретиков, выходивших на поле боя против закосневшей доктрины. Годы, когда сам Ла Пира, вернувшись в строй, отступил, так как оказался не в состоянии до конца удовлетворить требования людей. Он был заложником христианской демократии, шепотом поясняет дон Мацци. Все то время, что он рассказывал мне о рождении Изолотто и о событиях тех лет, у меня из головы не выходил Гоффредо Паризе[68]. Незадолго до того я прочла речь, произнесенную им при получении почетной докторской степени и опубликованную в сборнике, в заголовок которого вынесены слова из той самой речи: "Когда фантазия танцевала буги". Речь в ней идет не о танце, а о времени, ритме, об английском слове, которое можно перевести на итальянский, только используя его метафорическое значение — "свобода".

"Этой свободой мир обязан не только окончанию войны, хотя по времени так совпало, и не сражавшимся сторонам, и не победе той или другой из них, и не политическим партиям. Теперь, по прошествии времени, очевидно, что свобода, а с ней и безграничная свобода воображения, пришла в Европу и в мир, потому что должна была прийти, потому что не могла не прийти, вне зависимости от войны, без явных причин и без явных последствий: она, как иногда говорят по ошибке, сошла с небес. Вот божество, которому следует воздать почести. Свобода — великий взрыв жизненной энергии, подчиненный центробежной силе. Возникла необходимость во всем — от пищи до небоскребов. Это был момент действия, и снова великолепный буги стал всемирным гимном движению тел, обладающих свободой действия, воображения, духа. Исполняя этот танец, тело и мозг сливались в идеальной гармонии, а жизненная сила служила для них механическим импульсом".

Свобода нисходит с небес, как почти все остальное. Покидая Изолотто, я думаю о том, что некоторые его улицы красивы, а некоторые нет, да и река не везде так уж живописна. Этот квартал создавался подобно другим: где-то по воле случая, где-то нет, где-то в силу необходимости, где-то следуя чьему-то замыслу. Он появился в неприглядном месте, по соседству с мертвецами. И все же здесь хорошо, это правда, у этого места есть душа, как мы говорим для простоты.

Однажды, не очень давно, я прочла статью Сандро Веронези[69], простую и прекрасную. Он опубликовал ее в "Роллинг стоун" в связи со смертью Хантера Томпсона, автора "Страха и ненависти в Лас-Вегасе", а главное, творца гонзо-журналистики, особого репортерского стиля. Согласно его идее автор и факты имеют равное значение, сухая "хроника" без непосредственного участия журналиста не может передать никакую правду. Так вот, Сандро Веронези написал прекрасные слова о мечтателях.