Книга Зимняя кость - Дэниэл Вудрелл

Сынок спросил:

— Правда? Это он? У папы были такие волосы?

— Ага. Почти все выпали, пока его не было. Ты не помнишь.

— He-а. Я не помню, чтоб у него было много волос.

Ее унылые тяжкие задачи на день были — начать разбирать дом, перетряхнуть все чуланы и погреба, выволочь забытые ящики и сумки на свет и решить, что из старья оставить, а что сжечь во дворе как мусор. Бромонты жили в доме почти весь век, и некоторые старые коробки в укромных уголках сплющило, они стали довольно аккуратными кучками сухой гнили. Многие бумаги у нее в пальцах рассыпались в прах, когда она разворачивала их прочесть. Нашлась шкатулка для драгоценностей, фиолетовый бархат которой мыши изгрызли в тряпки, Ри открыла ее и увидела внутри коллекцию стеклянных шариков, наперсток и открытку на Валентинов день, которую тетя Бернадетта получила в третьем классе, слова любви крупно выписаны цветным карандашом. Отыскала туфли без каблуков, по-прежнему стоптанные ногами родни, умершей еще до того, как она могла с ними познакомиться. Старый потемневший нож с гнутым лезвием. Хрупкую белую вазу с выцветшими картонными ружейными гильзами и горстью ключей от замков, которых уже и не вообразишь. Соломенные шляпки от солнца, у которых оторваны поля.

— Тащите это в бочку с мусором, запалите себе костер. Потом возвращайтесь, тут еще есть.

Под лестницей Ри нашла несколько покоробленных инструментов: лезвия топоров, полотна пил, шила и рукоятки молотков, затянутые паутиной банки древних четырехгранных гвоздей с квадратными шляпками, железные шайбы, гнутые сверла. Школьные учебники — изнутри на обложке печатными буквами простым карандашом выдавлено мамино имя. Фаянсовый ночной горшок, треснувший по ободу и дну. Ржавая крышка от обеденной коробки, гласившая: «Здрасте, я Хауди-Дуди!»[6]— еще на ней мелкими буквами красным лаком для ногтей было написано имя — «Джек».

Мама сидела в качалке, и Ри спросила:

— Сколько из твоего тебе впору?

— Туфли хорошо.

— А в шкафу у тебя?

— Кое-что никогда не налезало.

Мамин шкаф был гигантской мешаниной ее одежды и реликвий, оставшихся от Бабули и Бернадетты. Мама с Бабулей обе склонялись к тому, что хранить нужно все и что угодно, если когда-нибудь оно сможет носиться кем-то из родни, ну или еще как-то неведомо использоваться в будущем. Бабуля последние много лет неряшливо разжирела, Бернадетта родилась низенькой и щуплой, мама — высокой и худой. То, что было впору одной, почти никогда не подошло бы другой, но шкаф все равно постепенно набился одеждой «на всякий случай», да таким и остался. Большинство белого за время пожелтело на вешалках. На плечи платьев и блузок пыль наложила хомуты грязи.

Ри позвала мальчишек в мамину комнату, оба кинулись к ней со всех ног. Во дворе развели огромный прыгучий костер, им нравилось кормить его хламом Бромонтов. От ржавой бочки растекалась вширь круглая проталина. На уютных ветках в столбе нагретого воздуха черными рядами разместились птицы. Мимо окна плыли хлопья пепла, усеивали серыми точками весь снег. Ри сказала:

— Подставляйте руки, я барахло буду наваливать.

Чтобы передохнуть, она встала у бокового окна — смотрела, как мальчишки кидают семейное старье в огонь. За ручьем во двор вышла Соня в пальто с капюшоном, села на каменную скамью под облетевшим грецким орехом. На улице было очень холодно, мальчишки вертелись близко от огня. Соня помахала, Гарольд ее заметил, помахал в ответ. Из мусорной бочки вскипал дым, полосовал пакостью всю долину. Мальчишки держали платья над бочкой, пока те не загорались в подолах и пламя не начинало ползти по ткани к талии, к лифу, к горлу, затем в последнюю секунду бросали их, чтоб пальцы не обжечь. Соня все махала и махала, пока и Сынок ее не увидел, тоже не помахал. На волне жара летели крохотные лоскуты — из мусорной бочки в воздух, края их быстро вспыхивали, а последние нитки занимались красным, потом превращались в пепел, что сливался с небом и растворялся на ветру.

~~~

Они пришли вместе с темнотой и постучали в три кулака. Дверь дрогнула от грохота костяшек, он разнесся по всему дому. Ри выглянула в окно, увидела трех похожих женщин, грудастых и щекастых, в длинных матерчатых пальто разных цветов, в дворовых галошах. Перед тем как открыть дверь, она вынесла свое красивое ружье. Ткнула двумя дулами в живот миссис Тумак, Мераб, но ничего не сказала. Двустволка в руках ощущалась как неистраченная молния, подрагивала. Ни одна сестра не поежилась, не отступила, не изменилась в лице.

Мераб сказала:

— Пойдем, детка, мы решим тебе проблему. — Руки у нее были в карманах пальто. Волосы зачесаны наверх торчащей белой волной, она едва колыхалась от ветра. — Убери эту штуку. Головой подумай немножко, детка.

— Вот сейчас я в аккурат думаю, что мне хочется пробить в ваших вонючих кишках большую драную дыру.

— Я знаю. Ты же Долли. Но не пробьешь. Ты сейчас уберешь этот свой пугач и пойдешь со мной и с моими сестрами.

— Думаете, я совсем свихнулась? Да вы чокнутая тогда!

— Мы тебя отведем к костям твоего папы, детка. Мы знаем место.

Сестры были вылитая Мераб, но не такие суровые. У одной седая волна волос была покороче, стояла надо лбом стоймя, а щеки напудрены оттенком поблекшей розы. У второй обесцвеченная завивка рассыпалась, на ветру дрожала, на пальцах — несколько узловатых колец. Лица у них были как овсяные хлеба, и они обступили сестру, ссутулившись, ботам не терпелось идти отсюда.

Сказала блондинка:

— Мы не намерены сюда больше ходить предлагать.

— Вы меня пинали.

— Не в лицо же.

— Кто-то и в лицо.

— Там все как-то разгорячились.

Мераб хлопнула в ладоши, сказала:

— Пошли! Пойдем уже с нами, детка, тут холодно. Надо положить конец всей этой болтовне, люди нами недовольны, до нас же доходит.

— Я ни слова про вас не говорила.

— Мы знаем. Остальные болтают.

Ри повела стволами вверх-вниз. Язык облизнул пробелы во рту. Услышала, что к дверям вышли мальчишки, встали у нее за спиной.

— Идите в дом. Не высовывайтесь. — Она ткнула двустволкой вперед. — Я ее с собой возьму.

— Нет, ничего ты брать не будешь. Тебе его кости нужны, а ружье ты уберешь и пойдешь с нами.

У нее в голове вдруг вспыхнул обрывок непрошеной музыки, чуть качнулся, но она заглушила скрипку резкой мыслью, расставила пошире ботинки для равновесия. Пристроила ружье в угол за дверь и схватила с крючка Бабулино пальто, первой двинулась с крыльца. Сестры шли за ней, как стража. Машина у них — четырехдверная легковушка, краска потускнела, приемистая, на крышу нарос заледеневший снег. Самая тихая сестра сунула руку в карман, вытащила джутовый мешок, растрясла его, протянула Ри: