Книга Грех жаловаться - Максим Осипов

Если о чем-то в жизни жалела, то об этом – что не стала судьей. Каждый раз мурашки по коже, когда приговор: все стоят, судья зачитывает, хорошо. Сам только что напечатал, и – вжик – три, пять, десять лет.

Сегодня судят двух ее таджиков. В сентябре еще их выгнала, строят чего-то теперь, вернее – строили. Преступная нация.

Утро было пасмурное, а тут и солнышко выглянуло. Пока шла до суда, совсем развеселилась, Пашин коньяк подействовал. А вот и они, красавцы, возле задней двери – с ментами курят. Издалека узнает. Неудобно небось двумя руками сигарету держать? Да, похудели вы без Ксении Николаевны, то-то же. Ничего, на казенном отъедитесь.

Выходит Рукосуев, уже облачился: – Давайте начинать процесс. – Здесь по-домашнему. – Что, ребята, щекочет жопу воздух свободы? – все у него «ребята». Эти, похоже, и русского не знают. – Давай, Ксюша, заходи.

Как обычно, она идет в заднюю комнату, дверь туда открыта, все видно и слышно. Адвокаты – оба по пятьдесят первой, обеспечивают право на защиту, прокурор, секретарь – все на месте.

«Встать, суд идет. Прошу садиться», – никто и двинуться не успел. Отцу Александру – поучиться, каждую службу на два часа развозит. Номер дела, статья, имена подсудимых, язык сломаешь, государственное обвинение поддерживает младший советник юстиции такой-то, отводов нет, ходатайств нет. Статья Конституции подсудимым разъяснена. Обвинительное заключение. Прокурору: давайте сидя.

На автостанции эти двое отобрали у пацана телефон. Пацанов, как знает Ксения, там было несколько, и телефонов тоже несколько, но заявление в милицию уговорили подать только одного, да и таджиков было не двое, а трое, но третий сбежал, так что, конечно, в жизни все иначе, чем в суде, не так стройно. Тем и хорош суд. Никому не нужны ни лишний таджик, ни лишние телефоны, ни потерпевшие, которых не вытащишь в процесс.

Егор мелко кивает – в такт внутренней какой-то музыке. Или правда атрофия мозгов? От адвокатов только и слышно: «Встань», «Отвечай суду». Первый таджик с обвинением согласен полностью, второй – частично. Первый – да, ударил потерпевшего он, шарил по карманам тоже он. Понимает ли, о чем спрашивают? Ксения прикидывает возраст. Школу не надо прогуливать.

Второй таджик по-русски говорит лучше.

– Мы с…, – он называет сбежавшего третьего, никто не перебивает, – сидели в бытовке, кушали «Роллтон».

– Рекламная пауза, – перебивает Егор и поворачивается к двери, за которой, он знает, прячется Ксения, – она оценит.

– Тебя не за это судят, – вступает адвокат, – а за грабеж. – Бил подсудимого? Угрожал ему? Телефон кто вытаскивал?

– Про телефон ответить не могу, – произносит подсудимый, – я пьяный был. – Адвокат машет рукой.

Допрос свидетеля-милиционера занимает полторы минуты, прения сторон – две. Суд удаляется на совещание.

– Год и три, – говорит Ксения. – То есть, наоборот, три и год.

Егор кивает: угадала, она всегда угадывает.

Ксения проходит в зал. Центральный момент.

– Именем… – бум! молотком, всё! Слово становится делом, обретает плоть. – Увести осужденных!

Рукосуев хороший судья: отмен у него не бывает. Мантию в шкаф, а оттуда гитару и еще – коньячок, рюмки и закусить. Не дай себе засохнуть, Ксюша! Лимончик порежь, огурчики вот, маслинки, рыбку. Второй день поста, эх, ладно, будет что рассказать на исповеди. С праздничком тебя, Ксюша, с женским днем! Тостуемый пьет до дна.

– Чего звал?

– Тебе обязательно повод надо? Соскучился я за тобой…

В глазах судьи слезы, быстро хмелеть стал. В прежние, еще советские, времена они, что называется, встречались. Ксения забегала после работы, они запирались вот прямо здесь, Егор обнимал ее и нежно выговаривал: «Угадай, Ксюша, кого сейчас будут иметь». Ей нравилось. Эх, как молоды мы были…

По-настоящему Рукосуев любит всю жизнь одну женщину – певицу Аллу Пугачеву. «За эту бабу, – говорит он, – я невинного человека убить готов». И в Ксюше ценит превыше всего ее голос. Споем?

– Не гони, – просит Ксения. – Споем, позже.

– Давай тогда про божественное… – Егор откидывается на спинку дивана, жмурится. – Я люблю… Что у вас там за число зверя?

Поздно до нашего города доходят новости. Принимается объяснять: штрих-код, ИНН, три шестерки. Многие против.

– Да зачем они нужны, будем говорить, три шестерки? Чего-то я не пойму. – Снова наливает. – Ты бухгалтер все ж таки.

Она толком не знает. Вроде для синхронизации.

– Ха-ха-ха, – смеется судья. – Для синхронизации у нас «Три семерки»! Поняла? Портвешок такой.

Егор веселый, и с ним тепло, весело. А чего не веселиться? Деньги есть, дело делает нужное, интересное. Зря она не стала юристом. Верочку вот хотела… Не будем об этом. Вспоминает утро, мрачнеет. Надо Егору знать про учителя: чужой человек в городе.

– Егорушка, ты-то меня хоть поддержишь?

Егор умеет быть и серьезным. Всякий, кто замахивается на нашу… эту… сама понимаешь, получит по заслугам! По журнальному столику – хрясь!

– Это мы с тобой, наши, будем говорить, отцы и деды отстояли страну! От немцев! И от французов! – Думает: – И от поляков. – Красный стал, особенно лысина, вся в чешуйках.

Поделилась, и легче стало. Бери гитару, буду петь.

Еще рюмочку. Ксения поднимает руку, распускает пучок. Волосы длинные, каштановые. Белой акации гроздья душистые… – как хорошо! Голос у нее высокий, чистый.

– Спой эту, ну…»Куда они там все запропастились…»

Ксения улыбается, понимает: ей известна Егорова слабость. Проигрыш – и… Уж сколько их упало в эту бездну, разверстую вдали! Все до конца, во память!

Судья гладит струны большим пальцем, грустит. Он тоже о смерти стал думать. Растерян, боится. В церковь? – нет, не тянет.

– Нас как воспитывали? Что никакой загробной жизни нет, правильно? А теперь – и первые лица даже… Крестятся. Ну, поклоны не бьют, не хватало еще… Но ты вот, допустим, о чем просишь?

Не под коньячок такие разговоры. О чем положено, о том и просит. О чем святые старцы просили… Купи вон молитвослов.

– А, предположим… точно вот было бы, что Бог есть. Чего попросишь?

Ксения размышляет.

– Ну… Верочку не вернешь… Чтобы мне годиков двадцать—тридцать скинул, наверное. – Улыбается, как когда-то, э-эх… Давай, за все хорошее.

Засиделись, темнеет.

– Смотри, – Рукосуев лезет в портфель за листочком – стихи. О том же самом, но по-мужски, лучше.

Да, все мы смертны, хоть не по нутру

Мне эта истина, страшней которой нету,

Но в час положенный и я, как все, умру,

И память обо мне сотрет седая Лета.