Книга Короли Альбиона - Джулиан Рэтбоун

Поверх голов моих спутников я вижу шпили и башни Кале, я вижу соломенные и черепичные крыши, струйки дыма, поднимающиеся из труб и словно пронзающие воздух, а над ними, в вышине, собираются несущие дождь облака. Вот они, мои спутники: князь Харихара Раджа Куртейши, его лоснящиеся черные волосы украшены пурпурной бархатной шапочкой с золотой заколкой, красный шелковый шарф, завязанный под подбородком, удерживает сей головной убор, темное одутловатое лицо скривилось от ветра — я знаю, он ненавидит ветер, — тело греет шуба из черного соболя, лоснящаяся, как и его локоны, мягкие кожаные сапожки тоже отделаны мехом; рядом с ним Аниш, глаза у него покраснели от усталости и тревоги, он осторожно перебирает ногами, боясь поскользнуться на влажных от прибоя камнях, его придерживает под руку Али бен Кватар Майин (тут Ума послала нашему хозяину нежную улыбку). Али пытается одновременно (при том, что одна рука его плохо слушается) поправить съезжающий набок тюрбан, не выронить трость и помочь Анишу, но здоровый глаз его продолжает поглядывать во все стороны, он, как всегда, полон любопытства, не желает пропустить что-нибудь новое, что-нибудь необычное. Факир — волосы у него встали дыбом, и он очень похож на ежа — бормочет себе в бородку мантры и заклинания, то и дело прерываясь, чтобы отругать мальчишку, которому поручен присмотр за его волшебным ящиком. И последний — не совсем последний, за ним еще плетутся грузчики с нашим багажом — Эдди Марч. Доспехи на нем гремят и звенят, он ведет за уздечку, обшитую пурпурной тканью, своего огромного жеребца — о богиня, у этого зверя яйца точно две гигантские сливы! Из всех спутников только с англичанином я еще не предавалась любви, но скоро, скоро… И подумать только каждый в честной компании уверен, что только он познал мою грудь, мои ягодицы и розовую щелку.

Поднимаются на борт мулы — осталось лишь двенадцать, мы избавились уже от большей части добра, захваченного в дорогу, из десяти погонщиков только шестеро сопровождают нас теперь. Аниш отослал домой не только солдат, но прачек, поваров и почти всех секретарей. Он сказал, что они слишком дорого обходятся.

Обернувшись, я поглядела на гавань, заполненную кораблями, на лес мачт, склады у самого берега, забитые тюками шерсти и бочками вина. Я глубоко вздохнула, впитывая ноздрями насыщенный новыми запахами воздух: пахнет дегтем, конопляной веревкой, древесиной, рыбой и уксусом, пахнет морем и всеми ароматами моря, солью и водорослями, доносится сладковатый запах гниющей рыбы, вонь крысиных экскрементов и мочи, из пучины мне чудится призрак запаха до белизны отмытого дерева и костей погибших моряков, и белесоватый туман в воздухе — словно брызнувшее из напряженного члена семя.

И запахи скотного двора, и все пряности Индии, и ароматы Аравии — мулы неторопливо цокают мимо меня, и один из них роняет желтые катышки прямо к моим ногам. Мы не берем животных с собой, наймем или купим новых в Дувре, но только мулы способны втащить все наши пожитки на судно.

Я люблю час отъезда, люблю час прибытия, а сегодня мы сможем насладиться и тем и другим, нам предстоит сегодня же высадиться в Дувре, где держат сторону Йорка, или, кто знает, быть может, нас нынче примет морская пучина.

Из всех проделанных нами морских путешествий это будет самым коротким, зато корабль куда больше прежних, трехмачтовик, похожий на огромную бочку, его раздувшиеся бока с трудом удерживают ободья и клепки. В гавани я насчитала еще несколько таких большегрузных судов — они называются «каравеллы» и предназначены для перевозки шерсти из Ингерлонда, а также угля и свинца, древесины, кое-каких изделий из железа и дешевой оловянной посуды, а обратно они везут меха и шелк, немецкие доспехи, французские вина и прочий ценный товар, которым купцы, подобные Али, торгуют по всему миру от Востока до Запада. Но больше всего вина — англичане есть англичане, — французского и немецкого вина.

Корпус корабля высоко нависает над причалом, и нам понадобились сходни длиной в восемь футов. Они довольно широкие, ограждены канатами, к продольным доскам основы для безопасности прибиты поперечные. Погонщики уже разгрузили мулов и снесли багаж вниз, сложили его в трюме, и наступил черед жеребца, которому Марч дал имя Генет. Генет отказывается ступить на сходни. На плечах жеребца выступил обильный пот, ветер срывает и уносит прочь клочья пены. Запрокинув голову, Генет закатил глаза так, что показались белки, заржал, затрубил точно боевая труба, поднялся на дыбы и забил копытами. Металлические подковы высекают искры из гранитной ограды набережной. Конь испускал запах докрасна раскаленного железа, точно рядом с нами ударила молния. Двое погонщиков с трудом удерживали его, жеребец ухитрился прихватить одного из них зубами за плечо, да так, что рекой хлынула кровь.

Тут Эдди Марч делает шаг вперед, лицо его потемнело от гнева. Он выхватывает у главного погонщика длинный хлыст, складывает его так, что конец бича обвивается вокруг рукояти, и принимается хлестать животное по морде и шее. Конь пятится назад, пригибая голову, он вроде бы готов сдаться, но, как только его пытаются вновь подвести к сходням, жеребец принимается бунтовать. В какой-то момент он чуть было не вырвался. Марч собирается снова пустить в ход хлыст, но мне жаль благородное животное, и я спешу заступиться.

— Дайте мне, — громко прошу я. — Я с ним справлюсь.

— Отойди, парень! Он тебя разжует и выплюнет. — Когда английский вельможа хочет поставить тебя на место и утвердить свое превосходство, он начинает говорить с ленцой, с эдакой оттяжечкой.

— Ничего подобного.

Я берусь за уздечку у самой головы коня, приподнимаюсь на цыпочки и шепчу, бормочу ласковые слова прямо ему в ухо. Конь польщен, он настораживает уши — еще, еще! Свободной рукой я глажу, ласкаю вздымающийся бок. Коротко подстриженная грива кажется гладкой, как шелк, но если вести рукой против роста волос, она покажется грубой, точно акулья кожа. Я наслаждаюсь прикосновением к влажной от пота коже, запахом сена в его дыхании, я заглядываю прямо в раздутые, розовые изнутри ноздри. Генет очень силен, его мощь, будто приливная волна, сотрясает своим напором мышцы и кожу коня, но потом, почувствовав мою ласку, он успокаивается, и эта волна отступает вглубь. Я представляю себе, как эта сила возвращается к своему источнику, к сердцу, легким, печени. Глаза его немного сужаются, белок уже не сверкает так отчаянно, под длинными пушистыми ресницами — о, если б и у меня были такие! — разливается агатовая чернота с примесью янтаря. Свободной рукой я нащупываю во внутреннем кармане три засахаренных орешка, я и забыла о них, подставляю открытую ладонь влажным, ищущим губам лошади. Теперь он мой навеки.

Я становлюсь у его левого плеча, чуть впереди. Склонив голову, Генет трется мордой о мое лицо. Я слегка ослабляю уздечку, и он сам ведет меня по сходням, а затем по палубе в стойло, приготовленное для него в трюме.

Только я закрыла низенькую дверцу стойла, как за спиной послышался грохот это Эдди Марч во всей красе своих доспехов. Он явно разозлился: еще бы — такой урок на глазах у всех. Он хватает меня за плечо рука у него крепкая и хватка что тиски кузнеца, — разворачивает спиной к себе, прижимая лицом и грудью к борту, и принимается задирать на мне сзади плащ и длинную тунику.