Книга Короли Альбиона - Джулиан Рэтбоун

— Ты кто такой, черт побери?! — заорал он, переходя на отрывистую речь, типичную для английских вельмож, когда они разозлятся. Обычно они говорят с ленивой оттяжкой, выпевая гласные и пропуская согласные звуки. — С чего это ты называешь нас изменниками? Мы люди короля. Мы хотим избавить нашего несчастного повелителя от таких, как ты, от вашего губительного влияния. Помяни мое слово, вы все кончите жизнь на эшафоте. Предатели!

Лорд Риверс выдержал этот натиск вполне достойно, не изменяя обычной своей надменности. Его сын также изобразил на лице пренебрежительную усмешку, однако промолчал. Тут уж не выдержал и Уорик, сын графа Солсбери.

— Не забывай, дружок, кто ты такой и с кем имеешь дело! Сорок лет назад ты пахал землю, пока не привлек внимание дамы и не вылез из грязи, чтобы надеть на голову графскую корону! От тебя пахнет навозом!

Юный Вудвил взорвался:

— Мой отец — прирожденный джентльмен, и этого достаточно! Английский дворянин имеет право на такое же уважение, как сам король. Верните мне меч, и я докажу это вам прямо сейчас!

Наш Эдди Марч тоже сказал свое слово:

— Не стоит. Здесь присутствуют люди, в чьих жилах течет королевская кровь. Таким вельможам не пристало сражаться с мужичьем.

На этом дело и кончилось. Я столь подробно описываю эту сцену лишь для того, чтобы показать тебе, дорогой брат, странные обычаи этого племени. Вся знать Ингерлонда происходит по мужской или женской линии от нормандских варваров, захвативших страну четыреста лет тому назад. Они особенно ревностно следят за тем, чтобы среди их предков, особенно по мужской линии, не было представителей древнего населения Ингерлонда, чью землю они присвоили и на кого они смотрят сверху вниз, именуя мужиками, тупицами и даже скотами. Однако, по правде говоря, вельможи и сами не знакомы с этикетом нашего цивилизованного мира.

Что ж, дорогой брат, пора заканчивать письмо. Могу сообщить лишь, что мы постепенно подвигаемся к цели нашего путешествия и с попутным ветром отплывем в Ингерлонд. Надеюсь, что Эдди Марч окажется нам полезен в качестве проводника.

В следующий раз я возьмусь за перо только в Ингерлонде, когда хоть отчасти будет выполнена наша миссия.

Остаюсь, дорогой брат, твоим преданным слугой.

Харихара».

Глава семнадцатая

Не скрою, я почувствовал облегчение, когда, снова придя в дом Али, застал его на прежнем месте. Мне вовсе не хотелось иметь дело с еще одним посланием князя Харихары, заполненным всяким вздором. Ну кто способен разобраться во всех этих Эдуардах, Ричардах и Генрихах? Да и кому это надо?

Итак, Али выздоровел и сидел в своем кресле, но на этот раз он был не один. Рядом с ним сидела поразительно красивая дама, на вид тридцати — тридцати пяти лет. Она достигла того совершенства, которое становится наградой для зрелой женщины, много повидавшей, много свершившей, имевшей детей и благодаря силе своего характера (возможно, также и благодаря своевременной потере мужа) получившей возможность самостоятельно распоряжаться своей жизнью.

Гостья была одета в короткую безрукавку и длинные широкие шальвары из расшитого шелка, столь тонкого, что он казался почти прозрачным. В просвете между безрукавкой и шальварами виднелся округлый, безукоризненной формы живот, пупок которого был украшен большим алмазом. Плечи и горделиво вскинутую голову окутывала шаль. Высокий ясный лоб окружали густые темные волосы, большие почти черные глаза под широкими бровями сверкали умом, а порой и ехидством, в правой ноздре изящного, с горбинкой, носа посверкивал небольшой бриллиант, полные губы были обведены насыщенно-розовой помадой, небольшой, но упрямый подбородок свидетельствовал о силе воли. Достоинство, с которым, держалась эта женщина, ее сдержанность и учтивый интерес к жизни свидетельствовали о ее зрелости, но из физических признаков того, что она уже миновала годы молодости, я мог отметить только морщинки у основания длинной, изящной шеи, там, где начинались ключицы. Гостья Али носила множество украшений: на пальцах — кольца с рубинами и изумрудами, золотые запястья высоко на руках, браслеты на ногах. Ее окружало доступное не зрению, но обонянию облако ароматов, их гамма менялась с каждым движением женщины.

— Достопочтенный Ма-Ло, я хотел бы познакомить тебя с госпожой Умой. Ума, это Ма-Ло. Я рассказывал тебе о нем.

Надеюсь, мне удалось передать поклоном то изумление и уважение, которое я испытывал.

Богиня, сидевшая передо мной, сложила ладони перед грудью (низкий вырез безрукавки почти полностью обнажал грудь) и слегка наклонила голову к своим тонким, сужавшимся к кончикам пальцам. Она смотрела на меня — внимательно, оценивающе и призывно.

Я сел рядом с Умой, опустил руки на колени. Ума тут же взяла мою руку, положила ее на разделявший нас маленький столик, накрыла своей, приговаривая негромко, как рада она меня видеть и еще что-то — я уже почти не разбирал слов.

— Ты помнишь, Ума участвовала в моих приключениях, — заговорил Али. — Она была видением, обещанием и наградой — я рассказал тебе, как мы купались вместе с «буддийским монахом» во дворце халифа в Миср-аль-Каире. Кстати, Ума приходится теткой обеим моим женам. — Али взял из серебряной чаши финик, закинул его в рот, осторожно выплюнул косточку в руку, прожевал и проглотил мякоть и только после этого продолжил рассказ. — В эту историю входят и такие события, о которых Ума сумеет рассказать лучше, чем я, поскольку она там непосредственно присутствовала, а я нет. К тому же все, что случилось с Умой, и ее собственные дела представляют немалый интерес. И вот Ума любезно согласилась провести с нами два-три вечера.

Али со вздохом провел ладонью по глубокой вмятине, оставшейся на месте его правого глаза.

— Приступай, Ума, — пробормотал он. Ума приняла руку, оставив мою в одиночестве, и выпрямилась.

— Что ж, — промолвила она, отпила немного лимонада и на миг прикрыла глаза. Мне показалось, что в саду смолкли все звуки, словно и природа вокруг нас затаила дыхание. Конечно, это была лишь игра воображения. Фонтан продолжал свой плеск, и птицы по-прежнему щебетали.

Она начала рассказ.

Пена и прибой, хлопанье парусов и свистки, темная вода, словно нежная материнская ладонь, гладит тяжелые, заросшие водорослями камни набережной. Ветер сгибает меня пополам, я опускаю голову, туго обматываю плащ — лишь бы не распахнулся, не обнажил на глазах у всех округлую грудь, заострившиеся соски. Да, я чувствую, как возбужденно приподнимаются мои соски от ласк ветра.

Нас тут целое скопище, эдакая гусеница — как много ног, какая давка! Все спешат по сходням к судну, удерживаемому надежными швартовами. Сколько ни злись ветер, ему не разорвать сплетенные из конопли канаты толщиной в мою руку.