Книга Обетованная земля - Эрих Мария Ремарк

— В каждой гостинице много плачут, — заметил Мойков.

— И в «Рице» тоже?

— В «Рице» плачут, когда происходит биржевой крах. А у нас — когда человек вдруг в одночасье понимает, что он безнадежно одинок, хотя раньше так не думал.

— Но ведь с тем же успехом этому можно радоваться. Даже отпраздновать свою свободу.

— Или свою бессердечность.

— А что, этот Кики умер?

— Хуже! Заключил помолвку. С женщиной! Вот где для Рауля главная трагедия. Если бы Кики обманул его с другим homo, это осталось бы в семье. Но с женщиной! Переметнуться в лагерь вечного врага! Это же предательство! Все равно что против святого духа согрешить!

— Вот бедолаги! Им же вечно приходится воевать на два фронта. Отражать конкуренцию мужчин и женщин.

Мойков ухмыльнулся.

— Насчет женщин Рауль одарил нас тут не одним интересным сравнением. Самое незамысловатое было — тюлени без шкурок. И по поводу столь обожаемого в Америке украшения женщины — пышного бюста — он тоже высказывался. Трясучее вымя млекопитающих выродков — это еще самое мягкое. И лишь только он представит своего Кики прильнувшим к такому вымени — ревет, как раненый зверь. Хорошо, что ты пришел. Тебе к катастрофам не привыкать. Надо отвести его в номер. Не оставлять же его здесь в таком виде. Поможешь мне? А то он весит больше центнера.

Мы пошли в угол к пальмам.

— Да вернется он, Рауль! — начал Мойков увещевающим тоном. — Возьмите себя в руки! Завтра все наладится. Кики к вам вернется.

— Оскверненный! — прорычал Рауль, возлежавший на подушках, словно подстреленный бегемот.

Мы попытались его приподнять. Он уперся в мраморный столик и заверещал. Мойков продолжал его уговаривать:

— Ну оступился, с кем не бывает, Рауль? Это же простительно. И он вернется. Я такое уже сколько раз видывал. Кики вернется. Вернется, полный раскаянья.

— И оскверненный, как свинья! А письмо, которое он мне написал?! Эта паскуда никогда не вернется! И мои золотые часы прихватил!

Рауль снова взвыл. Пока мы его поднимали, он успел отдавить мне ногу. Всей своей стокилограммовой тушей.

— Да осторожнее, старая вы баба! — чертыхнулся я, не подумав.

— Что?

— Ну да, — сказал я, тут же остыв. — Вы ведете себя как плаксивая старая перечница.

— Это я старая баба? — переспросил Рауль, от неожиданности заговорив более или менее человеческим голосом.

— Господин Зоммер имел в виду совсем другое, — попытался успокоить его Мойков. — Он плохо говорит по-английски. По-французски это звучит совсем иначе. Это большой комплимент.

Рауль отер глаза. Мы с тревогой ждали нового припадка истерики.

— Это я-то баба? — уронил он неожиданно тихим и глубоко оскорбленным голосом. — Это мне сказать такое!

— Он во французском смысле, — продолжал импровизировать Мойков. — Там это большая честь! Une femme fatale![23]

— Вот так и остаешься один, — произнес Рауль трагическим голосом, поднимаясь без всякой посторонней помощи. — Покинутый всеми!

Мы без труда довели его до лестницы.

— Несколько часов сна, — увещевал Мойков. — Две таблетки секонала, можно и три. А завтра утром крепкий кофе. Сами увидите, все будет выглядеть совсем иначе.

Рауль не отвечал. Мы тоже его покинули. Весь мир его бросил! Мойков повел Рауля вверх по лестнице.

— Завтра все будет проще! Кики ведь не умер. Просто юношеское заблуждение.

— Для меня он умер! Мои запонки он тоже забрал!

— Да вы ведь сами их ему подарили! На день рожденья. К тому же он в них вернется.

— И что ты так возишься с этим жирным боровом, — спросил я Мойкова, когда тот вернулся.

— Он наш лучший постоялец. Ты его апартаменты видал? Если он съедет, нам придется поднять цены на остальные номера. И на твой тоже.

— Боже правый!

— Боров там или ангел небесный, только каждый страдает, как умеет, — заметил Мойков. — В горе нет знаков различия. И смешного тоже ничего нет. Уж тебе-то пора бы это знать.

— Да я знаю, — сказал я пристыженно. — Хотя различия все-таки есть.

— Это все относительно. У нас тут была горничная, так она в Гудзоне утопилась только из-за того, что сын стибрил у нее несколько долларов. Она не могла пережить такого позора. Может, скажешь, и это смешно?

— И да, и нет. Не будем спорить.

Устремив глаза к потолку, Мойков напряженно прислушался.

— Хоть бы он ничего над собой не учинил, — пробормотал он. — У этих экстремистов по жизни короткие замыкания случаются гораздо чаще, чем у нормальных людей.

— Горничная, та, что утопилась в Гудзоне, тоже была экстремисткой?

— Она была просто несчастной бедной женщиной. Ей казалось, что у нее нет выхода, — хотя ей были открыты все пути. Как насчет партии в шахматы?

— С удовольствием. Но сначала давай-ка выпьем по рюмке водки. Или по две. А то и больше, если захотим. Продай мне бутылку. Сегодня я хочу заплатить.

— С чего это вдруг?

— Я работу нашел. Месяца на два.

— Отлично! — Мойков прислушался, глядя на дверь.

— Лахман, — сказал я. — Такую походку ни с чем не спутаешь.

Мойков вздохнул.

— Не знаю, может, это все от луны, но сегодня, похоже, нас вечер экстремистов.

После Рауля Лахман казался скорее почти спокойным.

— Садись, — приказал я. — Ничего не говори, выпей рюмку водки и думай об изречении: «Бог кроется в детали».

— Что?

Я повторил изречение.

— Чушь какая! — фыркнул Лахман.

— Ладно. Тогда вот тебе другое: «Будем отважны, раз уж нам не дано умереть». Благодаря Раулю все эмоции здесь на сегодня растрачены.

— Я не пью водку. Я вообще не пью, пора бы тебе запомнить. Ты еще в Пуатье хотел напоить меня бутылкой вишневого ликера, которую ты где-то украл. По счастью, мой желудок вовремя взбунтовался, иначе я наверняка угодил бы в жандармерию. — Лахман обратился к Мойкову: — Она вернулась?

— Нет. Пока нет. Только Зоммер и Рауль. Оба взвинчены до предела. По-моему, сегодня полнолуние.

— Что?

— Полнолуние. Давление повышает. Иллюзии окрыляет. Убийц и маньяков воодушевляет.

— Владимир, — простонал Лахман. — С наступлением темноты шуточки насчет других лучше бы оставлять при себе. У людей в эту пору своих забот хватает! А больше никого не было?

— Только Мария Фиола. Пробыла ровно час и двенадцать минут. Выпила рюмку водки, потом еще полрюмки. Попрощалась и укатила в аэропорт. Вернется из вояжа дня через два. Поехала на показы одежды и съемки. Достаточно ли информации для агента безнадежной любви, господин Лахман?