Книга Ярлыки - Гарольд Карлтон

Говард смущенно засмеялся:

— Я всегда прятал в себе тайное желание создать конкурента «Уименз Уэр». Я уже добился финансового обеспечения. Это будет еженедельник, содержащий, большей частью, сплетни и новости. Для людей мира моды и любителей посплетничать, ты понимаешь. Сейчас они получают свой ежедневный паек из колонки Евы в «Уименз Уэр», но этого недостаточно. Я им выдам пищу на всю неделю!

— «Фэшен Инквайер»? — предложил Колин.

— Нет, я назову его «Лейблз».[8]

От этого названия Колин неожиданно вздрогнул — словно его осенило предчувствие того, какое бедствие может произвести такое издание, особенно когда его основывает мужчина, недоброжелательно настроенный к Корал Стэнтон.

Вскоре после этого Говард ушел, унеся с собой образцы одежды.

Колин привел в порядок краски и карандаши, смял листы бумаги с неудачными набросками, опрыскал закрепителем хорошие рисунки. Он слышал от модельеров множество исповедей, но никогда не ожидал, что красивый молодой дизайнер признается, что любил и потерял Корал. Говард мог быть одним из тех, кто сникает, не достигая чего-то. Не был ли он сам таким? Он был влюблен в Корал еще более отчаянно и безнадежно. Но по крайней мере он сделал Корал своим другом. Они обменивались поцелуем при встрече и прощании, и Корал была привязана к нему, испытывала потребность в нем. В своей жизни Колин часто шел на компромиссы такого рода. Его сердце заболело, когда он подумал об этом: чего бы он ни дал, чтобы обрести загорелое, здоровое, длинное тело Говарда Остина.

Колин оглядел студию, которую удосужился лишь кое-как обставить. Здесь были кушетка, на которой он спал, большой стол и высокое кресло, в котором он сидел, когда рисовал. А еще маленький портативный телевизор, радио, пара стульев — и все. Он просто не думал об этой стороне своей жизни. Он никого не приглашал сюда, а нескольких моделей, которые позировали ему, он принимал в свободных студиях фотографов, и, наверное, они думали, что у него есть студия где-то в другом месте.

Он сделал героическую попытку развеселить себя. Он по-прежнему может оставаться другом Корал — ее особым, самым близким другом. И если не произойдет чуда, то пусть так оно и будет.

Неделей позже Говард позвонил Корал.

— Выпьем шампанского в каком-нибудь модном баре? — предложил он.

Корал задумалась на мгновенье.

— Но ты никогда не видел мою квартиру. Приходи, посидим дома.

Она рассудила, что почувствует себя лучше, если снова увидит его. Заставляя себя усиленно работать после той субботы в Саутхэмптоне, Корал не имела возможности даже на минуту остановить свой взгляд на мужчине. Но она скучала по Говарду и его вниманию. Тот неправдоподобный день пробудил в ней целый сонм желаний.

Одна поп-звезда, которую она интервьюировала, между делом во время встречи дала ей джойнт.[9]Сознавая, что она произведет впечатление непростительно старомодной, если не сделает нескольких затяжек, как делают все, она затянулась пару раз и даже произнесла какие-то слова сдавленным голосом, ощущая дым в легких. После этого кто-то хихикал, посылал за мороженым, шоколадом и даже маринованными пикулями. Но на Корал наркотик произвел совсем другое действие. Он заставил ее почувствовать себя очень сексуальной. Она взяла несколько сигарет домой и курила их, и по вечерам, приняв горячую ванну и выпив стакан вина, страдала от сексуального томления, и все ее тело жаждало того, в чем она ему отказывала — мужчину.

— Нам надо многое обсудить, — сказала она Говарду.

* * *

— Ты собираешься работать в магазине во время летних каникул? — спросил Эйб Голдштайн Маккензи как-то весной за поздним обедом.

Мать и братья наблюдали за ней, ожидая, как она выйдет из этого положения. Она набралась духу.

— Нет, папа, я не хочу работать в магазине. У меня другие планы.

— Да? — Эйб сделал глоток тоника. — И какие же? Маккензи вытерла губы бумажной салфеткой, обвела взглядом сидящих за столом.

— Только не падайте в обморок, но у меня есть работа. Я неполный рабочий день разношу коктейли в одном приятном баре в Виллидж. Там собирается очень симпатичная артистическая публика, пьяных очень мало, и пребольшие чаевые!

— И ты будешь там работать допоздна? — быстро спросила Эстер.

— Только по уик-эндам.

— И как поздно? — спросил Эйб. Маккензи пожала плечами:

— Не знаю. Может быть, до двух, до половины третьего…

Эстер вздохнула:

— И ты будешь ходить по улицам Гринвич-Виллидж в половине третьего ночи?

— Забудьте об этом, юная леди, — Эйб поднялся над столом, — потому что я этого не хочу.

— Слишком поздно — я уже дала согласие, — весело сказала Маккензи. — Во вторник я начинаю.

— Да? — заревел Эйб. — Так я скажу, что выгоню тебя из дома, если ты осуществишь этот коктейльный план!

— Эйб! — закричала Эстер. — Ты никогда не вышвырнешь свою плоть и кровь из ее собственного дома!

— Конечно, вышвырну, если она не будет подчиняться моим правилам! Может быть, тогда у нас воцарится какое-то спокойствие здесь.

— Ты хочешь спокойствия? — Маккензи встала из-за стола, откинув руку матери. — Я предоставлю его тебе прямо сейчас.

Она слышала, как Эйб кричал «Скатертью дорожка!», а ее братья хохотали, когда она убегала в свою комнату. Разъяренная, она стала упаковывать свои вещи, еще остававшиеся в доме. Робкий, тихий стук, который она чуть позже услышала, без сомнения, принадлежал матери.

— Заходи, — произнесла она недовольным голосом.

— Дорогая! — Эстер медленно вошла в комнату и осторожно закрыла за собой дверь. — Извинись перед отцом. Забудь эту идею быть официанткой и начни помогать в магазине твоему отцу.

Маккензи покачала головой.

— Мне нравится эта работа! И там безопасное заведение. Не о чем волноваться, мама.

Эстер присела на кровать, со страхом взирая на дочь.

— Ты такая умная девочка, дорогая. Ну что такой девушке, как ты, делать в баре? Вспомни, как ты воображала, что ты дочь Глории Вандербильд. Ты полагаешь, она могла бы работать в баре?

— Ах, мама. — Маккензи присела рядом с нею и обняла за плечи, родную и любимую. Но было невозможно объяснить матери свою жизнь. Никто в семье никогда не понимал ее. Она поцеловала мать, сказала ей: — Спокойной ночи, — и выпроводила за дверь. Потом упаковала вещи, выждала, когда все разошлись по своим комнатам, и покинула квартиру, унеся с собой небольшой чемодан и две блумингдейловские сумки.

Некоторое время она стояла в нерешительности на Гранд-Коркос, взирая на уродливое здание. «Жизнь посредственностей, — подумала она. — Я не желаю больше ни на миг оставаться пленницей! Я должна сама строить свою жизнь! Единственное затруднение, — призналась она себе, тяжело дыша и опуская на землю громоздкие сумки, — что, черт побери, я не знаю, куда мне деваться!» У нее не было богатого выбора. Единственным местом, где девушка могла рассчитывать, что ее примут, был Виллидж, там беглецы из дома — обычное явление. День или два она сможет остаться у Элистера, а что дальше? Она пожала плечами: что-нибудь подвернется. Потом подняла свои сумки и направилась к метро.