Книга Три полуграции, или Немного о любви в конце тысячелетия - Екатерина Вильмонт

– Но ведь у каждого автора свои особенности, свойстиль…

– Это смотря у каких авторов, – засмеялась Тата.

– Какой кошмар! И что, на это и вправду есть спрос?

– Есть, – кивнула Тата. – Книжки недорогие,карманные, очень удобно взять в самолет, в поезд. А прочел – и выбросить нежалко.

– Да… Значит, мне у вас, по-видимому, нечего делать,да?

Тата молча развела руками.

Когда Даниленко ушла, обе женщины облегченно вздохнули.

– Жалко мне ее, – проговорила Тата.

– А мне ничуточки! Потому что по сравнению с еемуженьком Ирина Бурова просто гений.

– Не преувеличивай!

– Знаешь, почему его издавали миллионными тиражами?Потому что он был хороший писатель? Ни фига! Он был секретарем Союза писателей!Я как-то студенткой еще попала в сельский магазин, там все было завалено«секретарской» литературой. Ее тогда печатали огромными тиражами, а нанормальные книги вечно бумаги не хватало, не помнишь, что ли?

– Почему? Помню.

– Ну вот и сиди со своей жалостью!

– Я и сижу!

Выйдя вечером из издательства, Тата неожиданно столкнуласьлицом к лицу с Гущиным.

– Наталья Павловна!

– Вы что, меня ждали? – удивилась она.

– Честно говоря, да.

– Боже мой, зачем?

– Мне хотелось вас увидеть на улице. Не в этом вашемкабинете… Без соседки… Так и кажется, что она ловит каждое слово. И вообще… Вымне нравитесь!

– Павел Арсеньевич! – смутилась Тата.

– Можно я вас провожу?

– Ну разве что до троллейбуса…

– А до дома нельзя? Обещаю, что не стану напрашиватьсяв гости.

Тата промолчала. А Гущин вдруг взял ее под руку:

– Осторожнее, тут скользко!

Наверное, я должна чувствовать себя польщенной, но мнепочему-то неловко и неприятно. Хотя он, кажется, милый и, безусловно, красивый.И обаятельный… Только я не верю, что нравлюсь ему. Вот не верю, и все.

– Как голова, больше не болит?

– Нет, спасибо, вы меня вылечили.

– Наталия Павловна, а можно я вас буду звать простоНаташей? А вы меня – Пашей. Паша и Наташа! Отлично звучит!

– А ваша мама зовет вас Павликом…

– Откуда вы знаете? Ах да, вы же говорили с мамой.Дурацкое имя, Павлик, терпеть не могу. Маленький павлин! Впрочем, если хотите,зовите Павликом, у вас это может ласково получиться… А кстати, ведь выПавловна. Как звали уменьшительно вашего отца? Или зовут?

– Звали… Мама называла его по-разному. То Поль, тоПабло, то Паоло, то Пауль, – с ласковой грустью сказала Тата. – Ей ненравилось имя Паша. Она говорила, что… Впрочем, это неважно.

– А вам тоже не нравится имя Паша?

– Почему? Мне все равно.

Они шли молча и не заметили, как миновали троллейбуснуюостановку.

– Ой, – спохватилась вдруг Тата, – мы прошли,надо вернуться.

– А вам далеко?

– Пять остановок.

– А что, если пешком? Сможете?

– Ну не знаю…

– Пойдемте, Наташа. После мигрени совсем неплохопрогуляться. Полезно.

– Но сегодня так сыро, – неуверенно произнеслаТата.

– Ничего, не страшно. Пять остановок можно быстропройти.

– Павел Арсеньевич, ответьте, что вам от меня нужно?

– Нужно? Мне ничего не нужно, – смутилсяон. – Хотя нет, вру! Вы мне нравитесь! Честно, честно! Я… как это… за вамиухаживаю!

– Но я же намного старше вас.

– Ну и что? Меня молоденькие не интересуют!

Тата замолчала. А что, в самом-то деле, разве такого не бывает?Бывает… Тут же, конечно, вспомнился пример Пугачевой и Киркорова. Там еще нетакая разница в возрасте… Но ведь он мне не нравится… Вот он держит меня подруку, а я совершенно спокойна. Рина сказала, что я как снулая рыба, а Ирка –что как остывшая геркулесовая каша… Какой кошмар! Неужели я произвожу такоевпечатление? Хотя если он не врет, то…

– Наташа, о чем вы задумались? – мягко спросилГущин.

– Я? Павел Арсеньевич, какая у вас собака?

– Собака? – страшно удивился он. – Откуда вызнаете, что у меня есть собака?

– Когда я звонила, ваша мама сказала, что вы гуляете ссобакой.

– А, как все оказывается просто. Да, действительно, какпросто… И сколько информации вы умудрились извлечь из одного краткоготелефонного разговора… Вы опасная женщина! Так вот, у меня стаффордшир. А у васесть собака?

– Была. Такса.

– Ну такса – это дамская собачка.

Много ты понимаешь, возмутилась про себя Тата. Лушка самаяумная собака на свете. Права все-таки тетя Берта. Все мужики – мерзавцы. И этотвот завел себе такого страшного пса… Хотя стаффорды бывают вполне мирными…

Тата и не заметила, как они дошли до ее дома.

– Вот здесь я живу. Спасибо за прогулку, ПавелАрсеньевич. – Она привычно взглянула на окна, там было темно. И вдруг ейстало так грустно, так тоскливо, что неожиданно даже для самой себя онасказала: – Может, зайдете? Я смотрю, вы без перчаток, руки, наверное, замерзли…

– Чаем напоите?

– Конечно.

– С наслаждением зайду. – И он на секунду сжал ееруку.

Господи, зачем я это сделала? Что ж теперь будет? А вдруг онко мне полезет? И тут же Тата рассердилась на себя. Что за идиотка? Мне скороуже сорок лет будет. Ну начнет приставать, а я его поставлю на место, чтобынеповадно было…

Первым делом, поднявшись в квартиру, она посмотрела, есть лизаписка от Иришки. Записки не было. Значит, скоро вернется, с облегчениемподумала Тата.

– Как у вас уютно! Сколько книг!

– Да я уже не знаю, куда от них деваться, по-моему,книги скоро меня отсюда выживут.

– А где ваша дочка?

– Скоро придет. Павел Арсеньевич, пойдемте на кухню. Ясейчас что-нибудь приготовлю. У меня сегодня нет обеда, но…

– Да вы не беспокойтесь, я неприхотлив.

Черт побери, как-то это искусственно звучит в его устах. «Янеприхотлив». Ох, опять я редактирую…

– О, дочка позаботилась о маме, сделала винегрет!Будете?

– Конечно.

– И можно открыть селедку, у меня есть баночка, оченьвкусная…

– Знаете что, я, может, сбегаю за бутылкой, а?